Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров - Сергей Анатольевич Смирнов

обломок своего меча. На верхней площадке лестницы между нами состоялся поединок, в итоге которого я получил почти смертельное ранение в левый мизинец, а мой враг, пропустив удар рукояткой кинжала в лоб, кувырком покатился вниз, по счастью, не переломав по дороге ни своих костей, ни балясин, поддерживавших перила.

Еще одну рану, самую опасную, я получил там, где менее всего ожидал получить.

Без труда отыскав комнату мошенницы, я толкнулся в дверь, но та оказалась заперта. Недолго думая, я отступил на шаг и, подпрыгнув, ударил в дверь обеими ногами, так что "бедняжка" сразу сорвалась и с петель, и с железного крючка. Без всякой опаски я вступил в комнату, как вступал в Индию АлександрЗавоеватель, и в первый миг не придал значения слабому шороху, донесшемуся отда-то сбоку. Что тут могло случиться, если великая армия была уже повержена и осталась лежать на поле брани?

Но не тутто было! Чутье злодеяассасина спасло громовержца Александра. Я невольно дернулся в сторону, и лезвие венецианской даги только скользнуло по моему левому плечу, порвав рукав и чуть повредив мышцу. Выбив оружие из коварной руки и крепко схватив злодейку, я оторвал ее от пола и швырнул на постель.

Признаюсь, этот удар, нацеленный в спину, и боль в плече разъярили меня и пробудили во мне самые низменные страсти. Сразу приняв Фьямметту не только за мошенницу и воровку, но и за девицу легкого повеления, я вознамерился довершить свою месть последней победой, то есть самым наглым насилием.

Но едва я приблизился к ней на один шаг, как у нее в руке появилась длинная и острая шпилька, конец которой она немедля приставила к своей прелестной шее, как раз в то самое место, где бьется одна из главных жил человеческой жизни.

Ее светлые волосы оказались так живописно разбросаны на подушках, лицо так обольстительно раскраснелось, а глаза пылали такой страстной решимостью, что я замер на месте, чувствуя, как холодеет спина и по хребту бегут мурашки. С ужасом, который вполне могу назвать приятным, я глядел на Фьямметту, постигая, это со всем пылом сердца влюблен уже в двух женщин, черненькую и беленькую. Обе уже покушались на мою жизнь как наяву, так и во сне, а одна даже успела окунуть меня в нечистоты и теперь была готова поплатиться за свою выходку собственной жизнью и красотой.

-Только один шаг, негодяй, и ты насладишься окровавленным трупом, если тебе это будет угодно,- прошипела Фьямметта, обливая меня яростным взором.

-Уже пробовал,- ласково улыбаясь, ответил я,- и никакого удовольствия не нашел.

-Фу!- скривилась Фьямметта.- Грязное отродье!

-Какая же ты дурочка, "сестренка"!- не выдержав, воскликнул я и стал расхаживать по комнате, стараясь обуздать внезапно нахлынувший гнев, однако не переступая ногами запретного предела.- Хоть и хитрая, а дурочка! Я послан к тебе самим Провидением, а ты, даже не расспросив гостя толком, обманула меня, обобрала до нитки да еще прополоскала в нечистотах. А личикото, гляжу, как у ангела! Разве Господь отпустит тебе такие злодеяния? А теперь ты еще разлеглась тут и приняла вид невинной мученицы! Да ведь этот обман еще хуже первого!

Тут с лестницы донеслись звуки какого-то неясного движения, и я поспешил перейти к сути дела.

-Слушай меня!- грозно повелел я, уже замечая, что огонь бешенства гаснет в глазах очаровательной Фьямметты, а ее ресницы начинают трепетать от растерянности.- Я, Андреуччо ди Пьетро, вовсе никакой не лошадник, а скрывающий свое истинное имя нобиль, приехал во Флоренцию, обуреваемый местью к трактатору Тибальдо Сентилье. Я разыскивал людей, готовых сообщить мне о месте его жительства и кое каких подробностях его жизни. За такие сведения и за последующую помощь я был готов заплатить не менее тысячи флоринов. И вот, казалось, сама судьба свела меня с особой, не питающей к Сентилье добрых чувств, однако эта особа по своей глупости и нетерпеливости едва не разрушила мои замыслы, едва не пресекла путь справедливой мести и наконец довольствовалась за свою дурость жалкой сотней и старыми, облезлыми штанами.

Последние слова я выпаливал скороговоркой, искоса глядя на дверь, поскольку тяжелый скрип досок и глухое рычанье поднялись уже до самого верха.

-А теперь, "сестренка", можешь перерезать себе горло. Припрячь свою красивую, но дурную головку в сундук, чтобы она больше не позволяла тебе обманывать честных людей,- успел прибавить я и только бросил на постель, под руку Фьямметте, один из двух своих кинжалов, как на пороге появился ее главный защитник.

Изрядно помятый, охромевший, с опухшим лицом и глазами, залитыми кровью, что сочилась со лба, он не показался мне слишком опасным. Однако он выказал себя воякой, не сдающимся до последнего вздоха. Рогатина, на которую он до самой двери опирался, как калека на посох, теперь закачалась в его руках и, слеповато порыскав, все же смогла нацелиться острием в мою сторону.

-Стой, Гвидо!- пронзительно вскрикнула Фьямметта и, стремглав соскочив с постели, в мгновение ока повисла на мощной руке, поднявшей оружие.- Стой, говорю тебе! Он не тот, не тот!

Гвидо, оказалось, едва стоял на ногах, и от наскока, пусть столь же легкого, каков наскок воробья, этот силач покачнулся, и оба очень потешно повалились на пол.

-Вот что скажу я вам, достопочтенные хозяева,- обратился я к этому веселому семейству, сумевшему наконец одолеть страшную рогатину, рвавшуюся из их рук на волю.- Не люблю повторять сказанные слова дважды. Поэтому вы обсудите тут без меня посемейному мое предложение, а я покуда посижу там внизу и подожду, на чем вы порешите.

С видом не растраченного ни на один сольд достоинства я неторопливо спустился с лестницы, искоса поглядывая вокруг. Поверженное воинство уже исчезло, но, пока я сходил со ступеней, двое нижних дверей чуть заметно вздрогнули, выдав опасливых соглядатаев. Оба ларца оставались на столе с закрытыми крышками, и то ли я уже претерпелся к вони, то ли вонь успела слегка повыветриться.

Я не побрезговал снять собственными руками тот сверкавший рубинами ларец со столешницы и отнести его в дальний угол. Затем подвинул к столу один из уцелевших в сражении стульев и, усевшись на него, как султан на собственный трон, погрузился в размышления по поводу всех успевших произойти событий.

И вот, с какой стороны ни брался я судить о них, все выходило, что, хотя крепость и сдалась, а победа все равно осталась за осажденными, вернее за одной осажденной. И, верно, совсем бы пал я духом, кабы не нарушил мое уединение доблестный Гвидо. Он