Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа - К. У. Гортнер

– А что об этом думает Альфонсо? – выдавила я. – Или его никто не удосужился спросить?

Чезаре снял руку с моего плеча:

– Когда об этом зашла речь во время моего визита к Федерико, такая перспектива, кажется, весьма его воодушевила.

– Ты разговаривал об этом с ним в Неаполе? – возмутилась я. – Когда я была в Сан-Систо и ждала ребенка? Но ведь мой брак с Джованни еще не был аннулирован.

– И что? – Он недоуменно посмотрел на меня. – Отец попросил меня прозондировать почву. Я тебе говорил, что мы знаем, как привлечь Неаполь на нашу сторону. Но я ничего не обещал, если тебя это беспокоит.

– Понимаю. И раз уж Санча – твоя невеста, что еще сильнее привяжет к нам Неаполь, не сыграть ли нам двойную свадьбу, брат?

Он издал иронический смешок. Но, поняв, что я говорю серьезно, ответил:

– Я, может, и поездил на кобыле, но брать ее в свою конюшню не собираюсь. Санча – жена Джоффре. Его женой она и останется.

Что-то в таком роде я и подозревала, однако его безразличие поразило меня.

– Она знает? Ведь она считает, что ты ее любишь. Говорила, что ты обещал ради женитьбы на ней горы свернуть.

– Правда? Она меня неправильно поняла. Любовь не может служить моим целям, а вот король Федерико – может. Если отдаст мне свою законнорожденную дочь, принцессу Карлотту. Она сейчас находится при дворе королевской вдовы Анны Бретонской.

– Той самой вдовы, на которой хочет жениться король Людовик, – вспомнила я рассказ Санчи. – Только Людовику сначала нужно аннулировать прежний брак. А это может сделать только папочка.

– Вижу, ты еще не совсем забыла искусство политики.

– Я дочь своего отца, – холодно заметила я, думая о Санче и о том, как она ошиблась. – Такие вещи не забываются.

Она не из тех, кто легко прощает обман. Хотя Чезаре, может, и все равно, но он заработает себе врага в ее лице.

– Отец и в самом деле сказал, что не будет меня принуждать?

– Да. Он говорит, что история со Сфорца послужила ему уроком. Мы оба хотим, чтобы ты была счастлива, Лючия.

Он пытался меня ублажить, но я пропустила его слова мимо ушей. Я еще не была готова вернуться в страну доверия, где у меня был защитник и наперсник – мой отважный брат, не способный ни на что дурное.

– Тогда передай отцу, что я буду молиться об этом, – с невольным сарказмом ответила я.

– Молиться? – Он вскинул брови.

– Да. – Я ответила на его взгляд. – Ты забыл, как это делается? А не следовало бы. Тебе есть что замаливать.

Не сказав больше ни слова, я развернулась и ушла.

* * *

Альфонсо приехал в середине июля, когда ponentino[75] слегка разогнал невыносимую летнюю жару. На сей раз обошлись без фанфар, без экстравагантного эскорта или труб, и он не брал в долг роскошных нарядов, чтобы прогарцевать перед моим балконом. Мой жених незаметно проскользнул в город с незначительной свитой. Чезаре и Джоффре встретили Альфонсо у ворот и проводили в Ватикан, на аудиенцию к папе.

Может быть, дело было в обстановке, в окнах, перекрытых изящными решетками, которые придавали шафранный оттенок свету, проникавшему сквозь ячейки. А может, я слишком остро ощущала несоответствие своего одеяния истинному положению дел: на мне было черное бархатное платье с драгоценными камнями на корсаже, пояс, отделанный жемчугом – символом невинности. Я убрала волосы под чепец с золотым кружевом и отвергла предложение Санчи подрумянить лицо.

– У тебя лицо серое, как у больной, после стольких недель взаперти! – воскликнула она.

Но я не хотела давать Альфонсо повод заподозрить меня в легкомыслии. Однако было ясно: сколько бы усилий я ни прикладывала, слухи о моем неудавшемся браке и долгом монастырском сидении дошли до него даже в Неаполе.

Но какова бы ни была причина – едва он вошел, широкоплечий, в сером дублете, с капельками пота на лбу, казавшийся выше благодаря уверенности в себе, – с того мгновения я видела и чувствовала только его одного.

Я не хотела ничего иного – только принадлежать ему.

Он опустился на колено и поцеловал туфлю папочки. Казалось, он ничуть не изменился за два года нашей разлуки. Он повернулся поздороваться с кардиналами, Санча толкнула меня локтем, и я подумала: а с чего ему было меняться? Он тогда вернулся домой и сражался за Неаполь. Он не пережил крушения брака, насилия, вынужденного бегства и рождения ребенка, которого никогда не сможет назвать своим…

Потом он оказался передо мной. Мне в голову ударил его аромат: бархат и соль, запах лошадиного пота, впитавшийся в одежду. Его глаза оказались темнее, чем мне помнилось, но по-прежнему приковывали мой взгляд. Он поклонился, а Санча пожурила меня:

– Руку. Ты должна подать ему руку.

Я быстро протянула пальцы без колец. Его мягкие губы чуть коснулись моей кожи; я ощутила легчайшее веяние тепла, потом его глаза снова встретились с моими.

– Моя госпожа Лукреция!

– Мой господин Альфонсо!

Сердце мое колотилось с такой силой, что я боялась, как бы он не услышал. Казалось, все в этом зале слышат, как велико мое желание.

– Ну? – проворчал папочка, и только тогда я поняла, что мы с Альфонсо держимся за руки и смотрим друг на друга.

– Кажется, они довольны, ваше святейшество, – растягивая слова, проговорил Чезаре.

– Отлично! – Папочка засиял. – Тогда перейдем к церемонии и трапезе. Не вижу оснований откладывать то, что предопределено Господом.

Вокруг нас возникло движение: кардиналы и прочие поспешили к двойным дверям, чтобы занять места в часовне. Мои пальцы словно таяли в руке Альфонсо. Я делала над собой усилие, чтобы не вцепиться в его руку, как ребенок, который много лет блуждал в густой чаще, но наконец нашелся.

Он мог стать моим спасителем. И хотя папочка оказал Альфонсо милость, предложив меня в жены, в нем текла королевская кровь и за ним стояла мощь Неаполя. Он не походил на Джованни, который лишь подбирал крошки со стола своей родни. Семья уважала и ценила Альфонсо. Он может сделать меня счастливой, думала я, глядя в его глаза и видя в них собственное отражение. Но одна только перспектива счастья ужасала меня. Пусть он и принц со всеми привилегиями, но сможет ли это защитить его от аппетитов и капризов моей семьи? Или он, как до него Джованни, окажется в ловушке и будет вынужден делать выбор: то ли ему удовлетворять наши требования, то ли противиться им.

Я заставила себя прогнать все мысли о первом муже: а вдруг Альфонсо почувствует их, проникнет в мое бурное прошлое, которое словно темная тень витало надо мной? Он не знал – и никогда не должен был узнать, – что мне пришлось пережить на пути к этому моменту, но он, вероятно, догадывался. Он крепче сжал мою руку, и, хотя он не сказал ни слова, я чувствовала силу его пожатия, безмолвную поддержку, исходившую от него.