Рунные витражи - Марина Ясинская

В это время на плечо Маккензи вернулся ворон.

– Бетти, – прокаркал он. – Бет-т-ти.

– Он ее видел! – вскрикнул Маккензи. – Идемте быстрее!

И первый побежал дальше по улице.

– Сюда, сэр! – закричал он из темноты.

Пружина ночи стремительно распрямилась.

Они шли среди остовов домов – Бетти и Безумный Часовщик. Бездушная кукла и чудовище, не похожее на моего друга. Эван стоял на трех конечностях, словно обезьяна, состоящая из переплетения металлических пластин и механизмов. Своей единственной человеческой рукой он сжимал ладонь Элизабет. Вторая маленькая рука-клешня держала фонарь.

– Отпусти ее! – вскрикнул Маккензи, поднимая револьвер.

Сквозь повязку на его правой руке проступило пятно крови.

– Нет! – закричал я, бросаясь к Маккензи. Не добежать, не успеть – слишком далеко.

– Остановись!

Выстрел! Глушитель разорвался облаком пыли и дыма. Безумного Часовщика швырнуло на землю. Мне казалось, что он падал медленно, роняя части своих доспехов. Под ними почти не осталось человеческого тела. Кровью истекал сам металл.

– Нет!

Я подбежал к упавшему Эвану.

– Бетти, – сказал он.

Голос доносился словно из металлической коробки – глухой и далекий.

– У нее… в руке… Маккензи…

Что-то щелкнуло, и Эван затих.

Бетти медленно подняла руку. Я подставил ладонь, и Элизабет опустила в нее шестеренку. Я поднес деталь к глазам и, нахмурившись, посмотрел на Маккензи.

– На шестеренке твой номер, – медленно сказал я. Маккензи, не опуская револьвера, шагнул назад.

– Она из твоей руки. Где ты поранил руку? – я шел на него, и Маккензи пятился.

– Не подходите, сэр!

– Бетти поранила тебе руку, вырвала из нее шестеренку. Это значит, что ты врал мне с самого начала. Это ты пытался восстановить мою жену. Ты держал ее в плену. В моем доме. Может быть, ты даже… Она сбежала и искала спасения. Искала меня или Эвана.

– Не подходите! Назад!

Я вскинул руку с заряженным самострелом. Сидящий на плече Маккензи Гарольд бросился вперед, и стрела, предназначавшаяся моему слуге, пробила его тело. Маккензи спустил курок. Глушителя уже не было, и выстрел прозвучал очень громко вместе с болью в моей разрывающейся груди. Кажется, закричала Бетти.

Я лежал на дороге, чувствовал щекой шершавые камни, среди которых кровь смешивалась с машинным маслом. На землю опускался черный пепел. Я повернул голову.

– Простите, сэр.

Маккензи стоял надо мной, направленный мне в лицо револьвер дрожал в его руках.

– Простите.

За спиной Маккензи возник Добрый Малый Робин и перерезал ему горло шпагой.

– Вставай, сэр Джон, – сказал он мне, протягивая руку.

На этот раз я подал ему свою. Поднялся, стараясь не смотреть на дыру в своей груди, из которой торчали ошметки деталей. Где-то в глубине билось живое сердце.

Я взял Бетти за руку. Она безропотно позволила это сделать и немигающе смотрела на меня. Или сквозь меня.

– Джон, – сказала она, почти не шевеля губами.

Робин подошел к мертвому Эвану. Гибкая ветвь на его шпаге расцвела красной розой. Робин сорвал ее и уронил на тело Безумного Часовщика. Затем обернулся ко мне.

– Ты проведешь нас? – спросил я.

Робин кивнул.

Мы пошли к мосту через Грейт-Уз. Я держал Бетти за руку, и она послушно шла за мной. Как заводная кукла. Небо над Городом посветлело, но это был ложный рассвет, и вскоре снова наступила темнота.

Под мостом шевелился туман. В Городе один за другим гасли огоньки фонарей. Предрассветная луна освещала призрачную дорогу, которую я увидел очень ясно. Будто проецируемая камерой-обскурой, она выглядела миражем, сотканным из тумана и лунного света. Выходила из иных миров и вела в неведомые пространства.

– Что там, Робин? – спросил я.

– Это может узнать лишь каждый для себя, – пожал он плечами.

– Спасибо, – сказал я.

– За что? – спросил шут Оберона.

Мне показалось, что далеко-далеко на лунной дороге стоит женщина в белом платье и машет мне рукой.

– Прощай, – сказал я и, держа Бетти за руку, шагнул за черту Города.

Мы уходили по лунной дороге, и наши тела остались на мосту через Грейт-Уз грудами неподвижного металла.

Эмма тихой тенью примостилась на подоконнике. Она проводила так уже не первый день. Не плакала, ни о чем не просила. Просто сидела молча, глядя на безымянное озеро.

«Ну и пусть, – размышлял Эрик, проходя мимо. – Пусть будет урок на будущее. Не станет в следующий раз лезть. Сам буду решать, кого стоит заводить, а кого нет».

Эрик отчасти хотел, чтобы его снова окутало марево гнева – ведь в таком состоянии куда легче найти оправдание своим поступкам.

А на холодную голову это выходило не очень.

Черт, глупо получилось! Все началось, как всегда в жизни, с полной ерунды.

Пару недель назад к ним домой зашел дядя Кеша, а Эрик отказался его заводить.

– Что толку? – возмущенно выговаривал он позже настаивавшей Эмме. – Дела его хуже некуда – в последнее время он приходит ко мне каждую неделю. Только идиот не поймет, что это плохой признак – когда завод так быстро кончается. Зачем мне тратить на него силы? Все равно он скоро совсем встанет… Да и платить ему нечем, ты же знаешь.

Эмма ничего не сказала ему тогда, но то, что Эрик увидел в ее глазах, покоробило его хуже любых слов. Эмма смотрела на него не с осуждением, не с досадой и даже не со злостью. Хуже – с разочарованием. Это на него-то? На Эрика-мастера? Да она на него молиться должна! Как, впрочем, и все жители этого паршивого городка!

Эрик очень рассердился тогда и в первый раз за всю их совместную жизнь не стал ее заводить. Решил проучить. И спокойно наблюдал, как она сначала перестала мурлыкать что-то себе под нос, потом – улыбаться, а затем – легко порхать по огромному дому. Эмма замедлялась и тускнела, и вскоре уже ничем не походила на то солнечное чудо, от которого когда-то он был без ума. А последние несколько дней она и вовсе замерла на широком подоконнике.

Злость, которую Эрик старательно звал, так и не пришла. Вместо этого неожиданно явилась совесть.

Как он мог так с ней поступить? Как он мог просто взять и не завести ее?

Эрик тихонько подошел к подоконнику. У Эммы не осталось завода даже на то, чтобы обернуться. Он нащупал висящий на длинной цепочке ключ, который никогда не снимал с шеи – хранил, как и полагается хранить главное сокровище, у самого сердца. Ласково провел по рассыпающимся под его пальцами светлым волосам, нащупал крохотную скважину, спрятанную под мочкой правого уха. Приподнял тяжеленькую аметистовую капельку – он подарил ей эти серьги в день обручения, и она никогда их не снимала. Осторожно вставил ключик, услышал едва слышный щелчок и начал медленно проворачивать его по часовой стрелке.