Последний довод побежденных - Сергей Лапшин

Еще несколько я мгновений сомневался. И лишь отпустив лейтенанта, увидев, как он валится на траву, а голова его болтается, словно у тряпичной куклы, успокоился. Даже если он не сдох сейчас, сию минуту, не думаю, что подобный перелом можно хоть как-то срастить или вылечить.

— Свой, — прошептал рядом Диляров. Будто и самому Терехову не видно было этого. Сначала подумалось, что это кто-то из разведчиков, переводивших их через линию фронта. Но подобная мысль отпала тут же. Потому как одеты они были совершенно иначе. Если рассуждать по примеру, то, выходит, и полковые ребята должны были провалиться сюда в маскировочных комбинезонах. Парень же был в обычной пехотной гимнастерке и грязных, извалянных галифе.

Положа руку на сердце, решение уже было принято. Два года кровопролитной войны уничтожили само понятие «компромисс». В конце концов, они оставили выбор пришедшим. Они их честно предупредили и уступать своих позиций не собирались. Возможно, когда-то он, Терехов, научится договариваться с немцами, а его люди смогут это принять. Но точно — не сегодня.

Весь личный состав, кроме снайперов, расположился вдоль колонны. На расстоянии пятидесяти метров, прикрытые кустами и подлеском, тщательно замаскированные, они не могли быть обнаружены даже самым тщательным наблюдением. Колонну бы выручили пешие дозоры по флангам, однако выделить их никто не озаботился.

Терехов, прижав к плечу винтовку, совместил мушку с целиком, и нажал на спусковой крючок. Шагнувший к советскому солдату боец в оливковой форме, брызнув кровью из пробитой головы, покачнулся. И в тот же мгновение волна огня накрыла беспечную колонну.

Сдернув сетку, прикрывающую расчищенный заранее сектор обстрела, открыли огонь Жилов и Развалов. Поставленная на лафет немецкая двадцатимиллиметровая пушка[77]выглядела странно. Однако ничего иного крупнокалиберного за немца не давали. Да и на пробных стрельбах сей гибрид показал вполне удовлетворительные результаты. В боевых же условиях она действовала и вовсе — вне всяких похвал.

Снаряды, не встречая сопротивления, продырявили насквозь кабину и моторный отсек стоящего последним автомобиля. Из открытого кузова полетели щепки и кровавые сгустки. Рассчитанный на пробитие двухсантиметровой брони, снаряд рвал тела, как бумагу, оставляя страшные раны, калеча и убивая по нескольку человек в тесном, забитом кузове.

В двухсекундные промежутки между строенными выстрелами пушки вплеталось стрекотание МГ-34.[78]Модифицированного, с легким затвором и, соответственно, более высоким темпом стрельбы. И эта «швейная машинка», согласно отведенной ей роли, короткими очередями превращала в дуршлаг легковые машины, не давая никакого шанса находящимся в них пассажирам.

Басовитый стук «Максима», резкие, как щелчок хлыста, выстрелы СВТ[79]— за всем этим стояли десятки и сотни смертоносных кусочков свинца, пожинающих свою жатву. Колонна, вопреки всякому здравому смыслу, остановилась в походном состоянии. Практически все бойцы находились в кузовах грузовиков либо в салонах легковых автомобилей. Более легких целей придумать было нельзя.

Как только протянувший ко мне руку охранник получил пулю в голову, я тут же рухнул на землю. Наверное, одновременно с долетевшим до меня звуком выстрела.

Упал и сразу прикрыл голову руками, сжавшись в комок. Над головой что-то замолотило в грузовик, будто кто-то со всей дури колотил по жестянке палкой. В уши вонзился истошный крик, мат, прервавшийся бульканьем, и истошный ор во всю глотку.

Выстрелы, выстрелы, выстрелы. Громкие, ошеломляющие. Треск деревянных бортов, шмяканье в людские тела, звонкие удары по железу. Визг пролетающих в опасной близости от меня пуль. Шлепанье попаданий в землю. Свист пробитых шин, обвисающих на скатах, дзонканье рикошетов от колес.

Приподняв голову, я секунду созерцал колесо грузовика, находящегося передо мной метрах в пяти, а затем прямо с земли юркнул под днище автомобиля. Сразу не мог себе объяснить, почему я действовал именно так и почему посчитал данное место надежным укрытием. Лишь устроившись за диском, старательно спрятав за него голову и улегшись так, чтобы быть полностью прикрытым им от огня, я понял, что к чему.

Даже не будучи специалистом, я могу вам сказать, что плотность огня была вполне достаточной, чтобы разнести что угодно к чертям собачьим. И это нападавшие демонстрировали с большой охотой, превращая все автомобили в груду металла, начиненную человеческими телами. Грузовик же, под которым я нашел свое спасение, даже не потерял колеса. Они были целыми, с шинами, не тронутыми ни одной пулей. Все попадания прошлись по кабине и бортам. Глупо было бы не понять подобный намек.

Снова залаял крупный калибр нападавших, и жестяные звуки пробитий заколотились в уши. Гулко, громко, на пределе выносливости моих барабанных перепонок. На фоне работы главного калибра подрывы гранат за моей спиной показались детской шалостью, наивными хлопушками.

Сколько длилось все это, я сказать не могу. Субъективное восприятие реальности утверждало, что очень-очень долго. Однако трезвая и незамутненная логика подсказывала, что вряд ли больше трех-четырех минут. Именно через это время, старательно перекрывая звуки винтовочных выстрелов и отрывистые пулеметные очереди, раздался первый крик:

— Не стреляйте, сдаюсь!

— Сдаюсь, сдаюсь, хватит! — вторил ему другой.

И третий. И еще один. Всего — четверо. Из всей колонны, насчитывающей, на мой взгляд, не менее пятидесяти человек.

— Выходите все сдавшиеся! — услышал я уверенный голос человека, привыкшего отдавать приказания. Я аккуратно выглянул из-за колеса, кидая взгляд на кусты напротив. Понятное дело, что если в меня не стреляли, значит, имели какие-то виды. Ведь оба охранника, что были при лейтенанте, получили в тыкву почти одновременно. Я был, думается, мишенью не тяжелее их. Однако меня оставили в живых. И даже любезно указали место, чтобы спрятаться от обстрела.

Я это к тому, что не выходить у меня резона не было. Выбравшись из-под днища грузовика и осмотревшись, я только утвердился в своей мысли.

Автоколонна представляла из себя жалкое зрелище. Оба «Хорьха» были усеяны оспинами попаданий. Как в кино показывают — дырка в палец диаметром, с паутиной лопнувшей краски. Мертвые тела в салоне, щедро разлитая кровь на мундирах, битое, осыпавшееся прямо на лица, стекло. Перевернутые мотоциклы дозора, изрешеченный грузовик, с рваным в клочья, лениво тлеющим тентом. Дым из-под изувеченного капота, сбитые до скатов шины.