Прими день грядущий - Сьюзен Виггз

Люк поставил коня и медленно направился по дорожке к дому, вновь и вновь обдумывая то, что сейчас скажет родным. Он будет до конца честен с ними, а там уже дело за ними: откроют они или нет свои сердца и умы, чтобы принять его решение.

Эдеры ужинали. Сняв шляпу, Люк ополоснул лицо и руки и вошел в гостиную. Здесь находились все, даже Хэнс, который лишь недавно переехал в свой новый дом. Он и заговорил первым.

– Вот и блудный сын вернулся, – процедил Хэнс сквозь зубы.

Внутри Люка начало подниматься раздражение; но он постарался подавить его, решив не мелочиться, и сел на свое обычное место между Сарой и Израэлем, напротив Ребекки. Девушка выглядела бледнее обычного, но казалась спокойной и уже съела неплохую порцию пудинга и ветчины.

– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался Люк.

Ребекка молча кивнула головой.

Однако Рурк отложил вилку и прорычал:

– Она почти не спала этой ночью.

– Мне очень жаль, что ты так расстроилась, Бекки, – Люк обвел внимательным взглядом лица родных и отхлебнул сидра. – Конечно, я неправильно поступил вчера, – признался он. – Просто встретив Марию, я словно потерял разум: я уже почти смирился с мыслью, что больше никогда не увижу ее. Разумеется, мне нужно было объявить о своей женитьбе в более подходящее время.

– А ты вообще не должен ни о чем объявлять, – перебил его отец. – Ни разу в жизни ты еще не поступал так глупо, Люк.

– Атвотеры были совершенно выбиты из колеи. Все гости сразу разошлись после твоего ухода, – с несвойственной ей жесткостью сказала мать.

Люк через стол посмотрел на Хэнса:

– Извини, брат.

Хэнс рассмеялся:

– Я потратил недели на то, чтобы убедить новых родственников в том, что моя семья – это не просто бедные грязные фермеры. Они почти уже поверили в это, до прошлого вечера. А теперь миссис Атвотер почему-то увозит Айви в Бостон. Похоже, Атвотеры решили снова обдумать, стоит ли отдавать дочку замуж за человека, чья сестра тронулась, а брат связался с индейской шлюхой.

– Хэнс! – резко оборвала эту тираду Женевьева и положила свою руку на руку дочери, заметив, что глаза девушки наполнились слезами.

Люк крепко стиснул кулаки, с трудом сдерживаясь, чтобы не ударить Хэнса прямо в красивое рассерженное лицо. Вместо этого он с тихим гневом в голосе произнес:

– Возможно, тебе не стоит так беспокоиться о том, что подумают Атвотеры обо мне или Бекки. Может быть, тебе лучше позаботиться о том, что они думают о тебе самом. Если бы ты был уверен в собственной непогрешимости, то не беспокоился бы о семье.

Люк увидел, что попал в цель: глаза брата вспыхнули яростью. Швырнув на стол салфетку, он, опрокинув стул, стремительно вышел из комнаты.

– Хэнс так чувствителен, – расстроенно проговорила Женевьева. – Пожалуйста, не трогай его.

– О да! – сердито ответил Люк. – Позволь ему рисовать перед Атвотерами красивую картинку, чтобы те никогда не догадались, каков он есть на самом деле.

Взгляд матери снова стал жестким.

– Кем бы он ни был, – решительно проговорила она, – это прекрасный человек, который хочет забыть ошибки прошлого и забудет, если ты дашь ему шанс.

Люк покорно вздохнул.

– Виноват, мама. Но я пришел сюда вовсе не для того, чтобы ссориться с Хэнсом, – он посмотрел на мать, потом на отца. – Я хотел поговорить с вами о Марии.

Все замерли. Ребекка со стуком уронила вилку и выбежала из комнаты, закрыв лицо руками и громко рыдая.

Рурк стиснул зубы, крепко сжав пальцами свой бокал.

– Черт возьми, Люк!

– Ей придется привыкнуть к имени Марии, к ее лицу, голосу и к тому, что ее отец – индеец шони.

После слов Люка за столом повисло недоверчивое молчание.

Откашлявшись, чтобы пересилить гнев, он продолжил:

– Я не собирался причинять вчера вечером всем неприятности, но то, что я сказал там – правда, каждое слово. Я действительно женат на Марии и намерен зарегистрировать это официально, как только предоставится возможность.

Рурк выругался и отвернулся, услышав это. Сара тихо вскрикнула от ужаса, а Израэль безуспешно пытался непослушной рукой наполнить кружку. Женевьева словно окаменела, лишь медленно и недоверчиво качая головой.

Люк все-таки дал выход своему гневу:

– Когда человек объявляет о своей женитьбе, он вправе ожидать другой реакции от своей семьи.

Женевьева взглянула на сына мокрыми от слез глазами; ее печаль разрывала Люку сердце.

– Как ты мог сделать это? Как ты можешь говорить нам, что ты женился на шони? Люди ее племени разрушили нашу семью, чуть не убили тебя, похитили Бекки и превратили в запуганное, потерянное существо. Глядя на эту женщину, мы всегда будем помнить о том, что шони сделали с нами. Мы не сможем этого забыть, Люк.

– И Мария не сможет. Она тоже не забудет, что именно белые убили всю ее семью прямо у нее на глазах. Но Мария научилась жить с этим.

Рурк смотрел на сына пылающими яростью глазами.

– Но мы другие, Люк, и не сможем смириться. Мы не простим тебя, если ты будешь настаивать на своем.

Слова отца обожгли Люка, словно раскаленное железо. Он тяжело поднялся и, опершись руками на стол, окинул холодным взглядом людей, которых всю свою жизнь изо всех сил старался только радовать.

– Значит, это все? – спросил Люк.

Рурк неожиданно притих, точно смертельно устал.

– Мне бы очень хотелось, чтобы все было иначе, но это так. Шони в нашей семье не будет. И тебя не будет, если ты свяжешься с ней.

Женевьева зарыдала, а Люк решительно направился к двери.

– Я соберу вещи, – прорычал он. – Вы совершаете огромную ошибку, отвергая Марию, даже не узнав ее. Не велик грех потерять меня, но вы поступаете очень глупо, не позволив себе познакомиться с ней.

Повернувшись на каблуках, Люк выскочил из комнаты, со стуком закрыв за собой дверь; он дал себе слово, что никогда больше не появится за отцовским столом без Марии.

Люк постоянно ощущал выматывающую смутную тоску, которая прочно заняла в его душе место, принадлежавшее раньше семье. Вот уже два месяца он скучал по мужской дружбе с отцом, по долгим беседам с Израэлем, даже по надутым губкам Сары – она обижалась, когда брат слишком уж дразнил ее.

Но больше всего Люк тосковал по матери, по ее удивительному смеху и по восторгу, с которым она к нему относилась.

Однако только сейчас Люк понял, насколько поверхностным все это оказалось: и поддержка, и одобрение. Семья принимала лишь то, что он делал в угоду всем. А как только совершил что-то для себя, одобрение сразу пропало. Его родные умели любить только то, что понимали, что соответствовало их образу мыслей.