Вечерняя звезда - Екатерина Соловьёва

Ещё после Сашиного отъезда я обошла ГУМ и ЦУМ. Они мне не по карману, но дорогому человеку хочется делать дорогие подарки. Пришла весна, ничего по-настоящему тёплого уже не продавали, а нужно было именно тёплое. В одном отделе девушка выдвинула ящик прилавка, и я увидела тёмно-синюю шапку с шарфом из мягкого пушистого кашемира, связанного широкими косами.

– Это точно мужская? – засомневалась я, рассматривая шапку.

– Конечно, последняя осталась. На зимнюю коллекцию – скидка пятьдесят процентов. – Продавец нежно погладила шарф.

Приятная новость.

Я ждала, когда смогу их подарить. И теперь положила покупку вместе с конвертом, надписанным зелёными чернилами, в непромокаемую пластиковую коробку и завернула её в хрустящую бумагу, предварительно обмотав скотчем. Через два дня после встречи с Джиёном сунула в пакет и отнесла по адресу, который он нацарапал на визитке автосервиса в пустой квартире на Пречистенской набережной, бросив скороговоркой:

– Запоминай.

Я тут же выучила адрес, и он спустил порванную визитку в отбитый унитаз.

На улице, в транспорте, дома и в офисе я периодически шептала улицу-дом-квартиру, чтобы не забыть. Долго плутала в новом районе на окраине, дома там нумеровал, вероятно, пьяный, обмывая окончание их строительства. Пакет принял здоровенный мужик в тельняшке, с парашютиком и буквами «ВДВ» на необхватном бицепсе.

– Кто там? – раздался женский голос из глубины квартиры. Пахло жареной картошкой, с лучком.

– По делу, – бросил десантник, резанув меня взглядом. Взял пакет, кивнул и захлопнул дверь.

Пока я шла к метро, в моей голове рвалась «Сарабанда». И на фоне трагической обречённости ярче слышались ноты торжества. Возможно, дамы и кавалеры в чёрных шелках, танцевавшие с недобрыми лицами, и отравили кого-то, но кто сказал, что они всегда на чужой стороне?

* * *

Николай звонил несколько раз, я или была занята, или делала вид, что занята.

Тогда он написал: «Пожалуйста, ответь на мой звонок». Не отвечать после этого было неудобно.

– Лиза, я узнал про твою маму. Извини.

– Ты ни в чём не виноват.

– Я пренебрежительно говорил о девушке, у которой мама болеет, я обидел тебя. И её тоже. Трудно представить, что ты перенесла. Когда живешь без потрясений, в голову не приходит, как кому-то может быть тяжело. И, если это имеет значение, я не уволил её.

– Имеет.

– Когда у тебя день рождения?

– Летом.

– И у меня летом. Давай отметим их завтра вместе, а то ждать слишком долго.

– Как-то глупо получится.

– Не глупее, что обычный день рождения.

В чём-то он был, безусловно, прав.

– Но давай без подарков.

– Ну вот, а я обрадовался…

– Это моё условие. И есть ещё одно.

– Какое?

– Мы можем быть только друзьями.

– Ужасное условие.

– Оно принимается?

– У меня есть выбор?

Он заказал модный ресторан и пообещал продолжение вечера в виде культурной программы. Немного напрягла эта канцелярская фраза. Или я к нему придираюсь?

Для такого случая идеально подошло платье Любиной клиентки, ещё ни разу не надёванное – из плотной шерсти цвета слоновой кости, прямое, зауженное, с укороченным рукавом и вырезом-лодочкой.

В нём, уложив волосы валиком вокруг головы, я превратилась в девушку конца пятидесятых. Посмотрела на себя в зеркало и вспомнила Сашины слова: «Всё зависит от того, кому ты хочешь понравиться». Никому. Сейчас – никому.

После ресторана был «Евгений Онегин». В виде оперы. Читая Пушкина в седьмом классе, мы бубнили, как считалочку: «Слегка за шалости бранил и в Летний сад гулять водил». И через много лет накрыло: их мечта о любви неосуществима. Для Евгения и Татьяны существовало единственное слово – никогда. Она никогда не предаст мужа и никогда не будет с любимым.

Финальную арию Онегина слушала со слезами. День рождения кончился невесело.

* * *

Каждый вечер перед сном я молилась за Вольфрама. Не знаю точно, можно ли молиться за чудовище. Думаю, можно. Столько ходит вокруг неприкаянных чудовищ!.. Как же им жить, если за них никто не молится?..

А моё чудовище? Я надеялась всем сердцем, что в другом, далёком и недосягаемом для меня мире за него ещё кто-нибудь просит небо. Он так добр и благороден, я не верила, что он никому не помог, никого не спас и не утешил. «Пожалуйста, – шептала я, – все спасённые и утешенные, помолитесь за своих спасителей. Вдруг среди них был Вольфрам».

Я просила Всевышнего не только за него. Мелвин, Вэллард, Саша… Я встретила замечательных мужчин, они без колебаний протянули мне руку в минуту нужды и опасности, каждый – бриллиант и горит ярко, словно звезда на чистом ночном небе, с каждым будет счастлива любая женщина, если сумеет понять его и вызвать отклик в его сердце. Что ж… Получается, не любая. А я могла бы быть счастлива с кем-то из них? Я никого не пыталась привлечь или очаровать. И отказалась от всех. Я жду тебя, моё чудовище. Вэллард спросил, почему я так тебя люблю. Ответила: потому что судьба. Пусть она испытывает меня как хочет. Если ей мало уже пережитого мной, пусть заберёт всё. Но вернёт тебя. Пусть…

* * *

Уже несколько дней я была сама не своя, словно во мне что-то оборвалось, сломался последний винтик, собиравший воедино мои силы, волю, нервы. Опять не хотела есть, с трудом заставляла себя работать, едва спала поверхностным беспокойным сном. В пятницу вечером позвонил Николай и напомнил: завтра мы идём на концерт. Билеты куплены давно. После него телефон разразился «Маленькой ночной серенадой» – это была Шидлик.

– Сходи, – сказала она, – ты же любишь классику, понежь душу.

* * *

Я проснулась рано, ворочалась в постели и никак не могла заснуть. Из позолоченной рамы смотрела кошка, так внимательно, будто что-то знала про меня. На ощупь нашла пульт радио, щёлкнула, и расцвели «Хризантемы» Пуччини. Задремала, а они всё роняли тонкие лодочки лепестков под музыку, которая подошла бы к финальной сцене фильма о несчастной любви. Желательно с трагической гибелью кого-нибудь из героев, а может, и обоих. Или их дарили друг другу отравители из моей «Сарабанды»? На прощанье.

* * *

На концерт я пошла бледная и с больной головой. В Любином платье цвета «бургунди», прикрыв плечи бархатным жакетом.

В первом отделении играли четвёртую симфонию Брамса. Штормовым ветром она сдула всё, что я из последних сил старалась нарастить, прикрывая свои раны, балансируя на тонкой грани боли воспоминаний и боли потери. И снова была в мире, где моя кровь дороже золота и бриллиантов, а сердце – вовсе бесценно и залечит любой недуг, кроме одного…