Цицианов - Владимир Лапин

Внимание Цицианова привлек профессор философии и теологии Мартини, «родом венгерец». Страсть к путешествиям занесла его в Мингрелию, где его наняли на год учить сына тамошнего владетельного князя. Гонораром доверчивому иностранцу стала грамота на владение двенадцатью крестьянскими дворами, но в реальности он никак не мог получить их. Мартини обратился за помощью к русскому представителю, действительному статскому советнику Литвинову, и тот посоветовал ему оставить мечты стать местным помещиком, поскольку практика работорговли грозила профессору не только полным разорением, но и вероятностью самому оказаться на восточном невольничьем рынке с веревкой на шее. Мартини, проживший год в Западном Закавказье, счел доводы Литвинова убедительными и согласился стать преподавателем в Тифлисе. Он был знатоком латыни, очень полезной, с точки зрения Цицианова, потому, что этот язык «для возбуждения в отроке военных склонностей весьма способен…»[507]. Генерал знал, о чем говорил: как мы помним, рассказы Плутарха о подвигах античных военачальников на него самого произвели сильнейшее впечатление.

Поскольку идея образования в России не отделялась от идеи «государственной пользы», среди книг, переведенных на грузинский язык, имелось немало специальных, к чтению которых местные жители оказались не готовы. 10 марта Цицианов сообщил министру внутренних дел князю Кочубею, что «Русская полевая фортификация», по его мнению, «…едва через 5 лет может быть здесь читаема, потому что довольная часть князей читать по-грузински не умеет, да если бы и умели, то понимать не могут технических терминов фортификации, как то профиль, берма, бруствер и прочее, кои в ней без толкования значения переведены». В донесении Завадовскому от 31 мая 1804 года Цицианов сообщал о том, что в Москву на обучение грузинские недоросли будут направляться только после того, как они в достаточной степени на месте освоят русский язык. Кроме того, он настаивал на увеличении численности учеников до 60 человек и на включении в этот контингент десяти 15-летних поповичей, грамотно писавших на родном языке, — для подготовки их в качестве преподавателей училищ, которые предполагалось открыть впоследствии в Телави и Гори. 21 мая училище в Тифлисе было торжественно открыто. Празднество было несколько подпорчено речью учителя Гуляева, в которой имели место «обидные изречения для новоприобретенной земли». Кроме того, уже в первые дни выяснилось, что Гуляев «не обещает успехов, не имея дара заставить учеников уважать себя». Главнокомандующий попросил министра заменить незадачливого педагога студентом Букринским «с произведением его в чин по примеру прежде присланных учителей»[508].

И в дальнейшем, несмотря на занятость, Цицианов не упускал Тифлисское училище из своего поля зрения. 25 июня 1805 года он писал директору Петриеву, что тот опрометчиво стал обучать детей священнослужителей немецкому языку, «как будто готовя их к светским званиям, как многие, к несчастью нашей церкви, попы изучаются наукам не к назиданию сердец, но к гордости познаниям своим и лезут в светские звания, помышляют о приобретении наружных украшений в наградах». В письме от того же числа профессору Мартини он прямо заявил: «…по общему же всех мнению немецкий язык попу греческого исповедания не нужен». Заметим, что в письме генерала нет характерного для дворян того времени пренебрежения к церковникам; напротив, он демонстрирует заботу о духовенстве и священнослужителях, которые готовятся стать «пастырями словесного стада, а не светскими чинами, как многие попы, яко недостойные своего сана, лезут, обрываются, падают и разбивают о камень соблазна душу свою»[509].

Летом 1805 года князь Чарторыйский обратился к Цицианову с просьбой найти на Кавказе переводчиков с персидского и грузинского языков, чтобы «они могли переводить без всякой за ними поправки». Главнокомандующий ответил, что имеется только один человек, отвечающий подобным требованиям, и тот — его личный переводчик. Что же касается подготовки переводчиков с персидского и арабского, то Цицианов собирался «назначить» для этого нескольких «наиострейших» учеников Тифлисского училища, чтобы через три года иметь специалистов такого рода. Имелось еще одно затруднение: в Астраханской школе восточных языков учились только солдатские дети, служба эта считалась непрестижной, и потому «благородных людей дети по крайней мере на сие посрамительное дело покуситься не могут». 14 апреля 1803 года Александр I с подачи Цицианова повелел прислать в Москву 12 грузинских юношей для обучения в пансионе при Московском университете. Предполагалось, что они должны будут получить высшее медицинское образование. Однако реализации этого помешал страх родителей отправлять своих чад в далекий северный город.

Заслуги Цицианова как основателя светского образования в Закавказье особо заметны на фоне того, что следующие шаги в этой области были сделаны более четверти века спустя. В 1830 году Тифлисское училище преобразовали в гимназию, учредили при ней Благородный пансион, открыли в Телави, Гори и Кутаиси уездные училища[510]. О том, что дело народного просвещения было поставлено Цициановым на прочную основу, свидетельствует переписка его преемника Гудовича и министра Завадовского. Успехи в изучении русского языка оказались столь велики, что возникла необходимость в введении курса «нравственных наук», математики и рисования. В следующем же учебном году планировалось начать преподавание географии и истории. Служащие тифлисских учреждений князь Бебутов, Сараджев, Чубинов и Амвросов подготовили к печати «перевод Грузинской истории». В списках учащихся кроме детей грузинских дворян — сыновья шекинского и элисуйского ханов[511].

* * *

С именем Цицианова связаны и шаги по развитию системы здравоохранения на Кавказе. Свою деятельность в этом направлении он начал с того, что приказал проводить поголовное оспопрививание в калмыцкой степи. Кроме сохранения жизни тысячам кочевников, это мероприятие имело колоссальное значение в борьбе с эпидемиями на всем пространстве от Черного моря до Каспия. Дело в том, что гурты калмыцкого скота ежегодно пригонялись в различные районы края, и вместе с погонщиками распространялась зараза[512].

До начала XVIII столетия корабли из дальних стран заходили в те порты, которые выбирал кормчий, исходя из интересов владельца груза и погодных условий. Чума, буквально опустошившая Марсель в 1720 и 1721 годах, коренным образом изменила правила мореплавания. Сначала во Франции, а затем и в других странах ввели систему карантинов: все суда были обязаны заходить только в ту гавань, где имелись специальные карантинные заведения. В России карантинные правила и учреждения появились при Павле I. Уже в самом начале своей деятельности в Закавказье Цицианову пришлось познакомиться со страшной гостьей — чумой, регулярно посещавшей Грузию и Южный Дагестан вместе с торговцами и паломниками из Персии и Турции. Поэтому всеподданнейшим рапортом он ходатайствовал об устройстве четырех карантинных застав: в Сураме — на границе с Имеретией, в Цалке — на турецкой границе, в Караклисе и Шамшадильской провинции — на путях, по которым шли караваны из Персии[513]. Указом Александра I от 23 октября 1803 года во всех предложенных Цициановым пунктах были устроены таможни. При этом таможня, существовавшая ранее в Моздоке, упразднялась. Это рассматривалось Цициановым как шаг в направлении умиротворения воинственных племен Северного Кавказа: «Новые выгоды, имеющие открыться горцам в беспошлинной торговле простыми и малозначащими их изделиями, возрождая в них склонность к промышленности, в продолжении времени сделаются вернейшим средством к обузданию дикости их обычаев и к смягчению нравов через частое сообщение с Кавказской линией…»[514] Следующим шагом стало уничтожение внутренних таможен — средневекового пережитка, характерного для примитивных фискальных систем. Александр I посчитал эти меры разумными и 23 октября 1803 года подписал соответствующий указ[515].