О психологии западных и восточных религий (сборник) - Карл Густав Юнг

Отец, Мать и Сын — идет вразрез с догматами. Ближайшей параллелью тут будет в высшей степени неортодоксальная гностическая Троица: Бог, София и Христос. Церковь, однако, исключила женскую природу Святого Духа, но о ней все еще символически напоминает голубка.

487 Приятно сознавать, что единственный выдающийся швейцарский мистик по милости Божьей удостоился столь яркого видения и обрел возможность прозреть глубины божественной души, где все вероучения человечества, разделенные догматами, объединены в общий символический архетип. Надеюсь, что это сочинение отца Штокли будет востребовано внимательными читателями, а потому не стану обсуждать здесь видения брата Клауса о колодце или о человеке в медвежьей шкуре[666], пусть даже они открывают ряд любопытных подробностей с точки зрения сравнительного символизма: я искренне не хочу лишать читателя удовольствия узнать значение этих видений самостоятельно.

VII

О связи психотерапии с пастырским попечением[667]

Дамы и господа!

488 Скорее, именно сами насущные психические проблемы пациентов, а вовсе не любопытство исследователей, в первую очередь способствовали недавним успехам медицинской психологии и психотерапии. Медицинская наука, почти вопреки потребностям пациентов, ранее воздерживалась от прямого обращения к сугубо психическим задачам, поскольку исходила из частично оправданного предположения, будто психическое подлежит изучению другими дисциплинами. Однако ей пришлось расширить свой охват и включить в себя экспериментальную психологию, а еще снова и снова обстоятельства, то бишь биологическая целостность человеческого существа, вынуждали эту науку заимствовать способы и инструменты познания у таких отдаленных областей, как химия, физика и биология.

489 Разумеется, эти способы и инструменты, будучи усвоенными медициной, получили новое направление развития. Мы можем охарактеризовать это изменение, отметив, что они приобрели ценность не сами по себе, а в своем практическом применении к людям. Психиатрия, например, существенно обогатилась благодаря сокровищнице методов экспериментальной психологии — и внедрила эти заимствования в ту обширную совокупность знаний, которую принято называть психопатологией, то есть в дисциплину, изучающую комплексные психические явления. Психопатология опирается, с одной стороны, на достижения психиатрии в узком смысле этого слова, а с другой стороны, на достижения неврологии, которая первоначально предусматривала работу с так называемыми психогенными неврозами. В академической среде, если прислушаться к медицинскому жаргону, она по-прежнему этим и занимается, но в практической деятельности за последние несколько десятилетий обнажилась настоящая пропасть между обученным неврологом и психотерапевтом — в особенности после первых опытов с гипнозом. Разрыв был неизбежен, поскольку неврология, строго говоря, есть наука об органических нервных заболеваниях, тогда как психогенные неврозы нельзя отнести к обычным органическим заболеваниям. Более того, они, в общем-то, находятся и вне поля зрения психиатрии, которая изучает психозы, душевные заболевания: ведь психогенные неврозы не могут считаться душевными заболеваниями в общепринятом понимании этого термина. Скорее, они сами по себе составляют особое поле исследований, лишенное четких границ, и демонстрируют множество переходных форм — сразу в двух направлениях, в направлении психических заболеваний, с одной стороны, и в направлении нервных болезней.

490 Безошибочным признаком невроза выступает тот факт, что в его основе лежит некая психическая причина; следовательно, исцеление здесь полностью зависит от психических методов лечения. Попытки разграничить и изучить эту специфическую область исследований — как со стороны психиатрии, так и со стороны неврологии — привели к открытию, которого медицинская наука откровенно испугалась: я имею в виду открытие психического как этиологического или каузального фактора болезней. На протяжении девятнадцатого столетия медицина примкнула, посредством своих методов и теорий, к дисциплинам естествознания, а потому постепенно приучилась разделять присущее этим дисциплинам философское допущение о материальной причинности всего на свете. Для медицины психическое как душевная «субстанция» попросту не существует, а экспериментальная психология вдобавок делала все возможное, чтобы показать себя психологией без психического.

491 Впрочем, дальнейшие исследования позволили однозначно установить, что в основании психоневрозов скрыт психический фактор, который и порождает, собственно, патологическое состояние; как следствие, его надлежит изучать отдельно, наряду с прочими, уже признанными патогенными факторами, такими как наследственность, предрасположенность, бактериальное заражение и т. д. Все попытки объяснить психический фактор в рамках взаимодействия элементарных физических факторов попросту обречены на провал. Куда полезнее казалось стремление свести его к влечению, или к инстинкту, то есть к представлению, заимствованному из биологии. Хорошо известно, что влечения суть непосредственно наблюдаемые физиологические побуждения, обусловленные функционированием желез; как учит опыт, они подталкивают или иным образом определяют соответствующие психические процессы. Поэтому будет вполне обоснованным искать причину конкретного психоневроза не в мистической «душе», а в нарушении функционирования влечения, каковое в конечном счете, думается, возможно вылечить при помощи медицинских средств.

492 Фрейдовская теория неврозов отталкивалась от этой точки зрения и объясняла душевные хвори расстройствами полового влечения. Адлер тоже использовал понятие влечения, но истолковывал неврозы как расстройства стремления к власти; его концепция, приходится признать, куда более психическая по своей сути, нежели физиологическая концепция сексуального влечения.

493 Термин «влечение» не имеет четкого научного определения. Им обозначают биологическое явление неимоверной сложности; фактически, это пограничное понятие совершенно неопределенного содержания, характеризующее неизвестную величину. Но я отнюдь не намерен вдаваться в критическое обсуждение влечений. Вместо этого я хотел бы рассмотреть возможность того, что психический фактор представляет собой всего-навсего комбинацию влечений, которые при желании можно, опять-таки, свести к функционированию желез. Можно даже допустить, что все «психическое» есть сумма влечений и что сама психика, следовательно, может считаться одним широким влечением (или конгломератом влечений — Triebkonglomerat), а потому сводима в конечном счете к упомянутому функционированию желез человеческого тела. Тогда психоневроз окажется заболеванием этих желез.

494 У нас нет никаких доказательств правоты этого утверждения, и пока не найден какой-либо экстракт желез, способный исцелять от неврозов. С другой стороны, обилие допущенных ошибок привело к пониманию того, что органическая терапия никуда не годится при лечении неврозов, тогда как чисто психические методы оказываются действенными. Эти психические методы столь же полезны, как пресловутые экстракты желез. Значит, исходя из нынешнего объема знаний, неврозы следует лечить или воздействовать на них не напрямую, то есть для исправления функционирования желез, не проксимально, а дистально, то есть посредством работы с психическим, как если бы само психическое было субстанциальным. Например, подходящее объяснение или утешительное слово может принести пациенту подобие исцеления — и сказаться даже на внутренней секреции. Конечно, слова врача будут не более чем сотрясением воздуха, однако их специфические качества обусловливаются определенным психическим состоянием терапевта. Его слова целительны постольку, поскольку они обладают смыслом или значением. Вот почему они действуют на пациента. Но «смысл» есть нечто психическое — или духовное. Если угодно, это выдумка, однако она позволяет куда успешнее