Завет, или Странник из Галилеи - Нино Риччи

После того, как все наши прошли досмотр, мы направились к месту неподалеку от городских стен, где нам разрешили разбить лагерь — постоялый двор к тому времени был уже переполнен. Мы устраивались на ночлег в кромешной тьме, постоянно натыкаясь на людей, толкаясь и суетясь, — даже под открытым небом людям было тесно. Каждый старался отстоять свой кусочек земли, на котором можно было бы установить шатер или палатку. Мы тоже дружно выгораживали себе уголок, наконец-то добившись хоть сколько-нибудь пригодного для жизни пространства. Почва была твердой и каменистой. Похоже, нас ждал не очень-то уютный ночлег.

Настроение немного улучшилось, когда всем наконец удалось обустроиться, и мы принялись готовить и раздавать ужин. Убедившись, что никто не остался голодным и у каждого имеется угол, где можно приклонить на ночь голову, Еша сказал, что хочет сходить в город, навестить своего старого друга, который был очень добр к нему в свое время. Симон-Камень собрал несколько человек, чтобы сопровождать Еша. Я обратил внимание, что никто не спросил у Еша согласия, все как будто бы подразумевалось само собой. Я решил тоже присоединиться к ним. У меня было такое чувство, что что-то обязательно должно было произойти. Не знаю почему, может быть, вид вооруженных солдат будил в моей душе такие опасения.

Когда мы миновали городские ворота, досада и злость, связанные с пережитыми только что унижениями и неудобствами из-за скученности, грубости и толкотни, забылись в один миг. Предо мной расстилались широкие мощеные улицы, освещенные множеством специально устроенных светильников; дворцы и каменные дома поражали своей красотой. Город имел свое особое положение, в отличие от остальных городов, и даже Иерусалима. Он был не таким доступным для проживания. Здесь селились лишь граждане, близкие ко двору Ирода Великого. Среди горожан было много римлян; богатые евреи из Иерусалима строили себе здесь дома, в которые переезжали жить на зиму. Мы терялись в догадках, кем был тот неведомый друг Еша, который жил в таком необыкновенном городе. Может быть, думал я, это как раз тот человек, о котором упоминал Еша, рассказывая про свою жизнь в общине Иоанана? Может быть, это он помог Еша пережить горе и показал ему дорогу в новую жизнь? Кто-то спросил Еша об этом человеке. Но Еша сказал, что он не тот, про кого мы думаем, однако его друг тоже сделал для него немало, и он благодарен ему.

Юдас, как я заметил, все время внимательно прислушивался к нашему разговору. Наблюдая за ним, я вдруг начал понимать, о ком говорил Еша в ту ночь у костра. Я вспоминал взгляды, которыми они обменялись с Юдасом, и как после тот резко поднялся и ушел. Тогда я подумал, что Юдаса что-то рассердило, но сейчас я понял, что он был не сердит, а скорее смущен. Еша тогда пытался сказать, что он помнит то добро, которое вольно или невольно сделал для него Юдас. Но, как оказалось позднее, это не помогло им вновь понять друг друга и стать ближе. Трудно представить себе людей более разных, чем Еша и Юдас. Один — настоящий бунтарь, в то время как другой создан для того, чтобы нести мир. Один неприступный и грубоватый, может за целый день не удостоить тебя ни единым словом и даже не посмотреть в твою сторону, а другой рад принять и выслушать последнего бродягу в любое время дня и ночи. Но, несмотря на все это, что-то связывало их, и эта связующая невидимая нить едва ли была бы прочнее, если бы они вдруг стали похожи. Их обоих ждала нелегкая судьба, и я понимал, что они никогда не станут близкими до конца. Слишком предан был каждый из них своему выбору и своему пути, Еша даже, пожалуй, больше, чем Юдас.

Дом, к которому мы наконец подошли, был одним из самых красивых на улице. Вокруг дома росли пальмы, а перед входом во дворе был устроен бассейн. Трое или четверо слуг поспешили к нам навстречу, чтобы взять у нас вещи и омыть нам ноги. Их лица мгновенно озарились самыми искренними и радушными улыбками, как только они увидели Еша.

— Готов ли ужин для моих друзей? — спросил их Еша.

Я никогда не мог вообразить себе, что однажды попаду в такой дом. Я думал, что тут должны жить цари или принцы. Здесь были слуги, всегда готовые выполнить любые твои желания, а вокруг все сияло, как будто бы только что было вымыто и отполировано до блеска. Я не представлял себе, что у Еша могут быть друзья в таких домах. Но вот сказали, что Еша ожидает его друг, хозяин дома, которого звали Заккеус. Он велел своим слугам также позаботиться и о нас, спутниках Еша, — принести для нас вино, пока мы будем дожидаться ужина. К вину были поданы оливы, хлеб, сушеные финики, фиги, завернутые во что-то, напоминающее по вкусу вяленое мясо. Мы чувствовали себя, тем не менее, очень неловко, сидя здесь, во дворе под пальмами, вдыхая аромат жасмина, угощаясь изысканной пищей и вином. Ведь остальные наши товарищи ютились сейчас в палатках, там, в безрадостной тесноте лагеря под стенами Иерихона, вкушая скромный ужин из вяленой рыбы и черствого хлеба. Заккеус вышел к нам и уже через короткое время смог развеять нашу неловкость, непринужденно и с достоинством поддерживая завязавшийся разговор. Вскоре лица у присутствующих смягчились, все почувствовали себя почти как дома. Все, кроме Юдаса. Тот по-прежнему сидел мрачный и время от времени бросал на Еша взгляды, как бы говорящие — ты пришел сюда нарочно, чтобы разозлить меня, не послушав моих предостережений о грозящей тебе опасности; всем этим ты пренебрег ради того, чтобы попировать со своим богатеньким другом.

Я замечал, как все вокруг вызывает у Юдаса раздражение — ковры, на которых мы сидели, разноцветные каменные плиты, которыми был выложен пол, стеклянные сосуды для вина, удивительно прозрачные, словно сделанные из воздуха.

— Я смотрю, вы пьете римское вино, — сказал Юдас, не стараясь даже подавить раздражение в голосе.

Однако, словно не заметив грубости, Заккеус ответил ему вежливо:

— Я пользуюсь их вином и их расположением, но не их мыслями.

Юдас вздохнул и нахмурился, вся его поза выражала сплошной упрек и брезгливость. Заккеус сделал вид, что не замечает этого. Он стал вспоминать, как впервые встретил Еша. Это было у Иерихонских ворот, Еша в те дни просил там милостыню. Заккеуса поразил вид бродяжки: казалось, он не доживет и до утра — скелет, обтянутый кожей. Он позвал Еша домой, и они неожиданно разговорились, засидевшись до утра.

— Я полагал, — сказал Заккеус, — что оказываю милость несчастному бродяге, но на деле вышло, что это он оказал мне милость. Я дал ему только хлеб, тогда как он дал мне мудрость.

Вошел слуга и сказал, что ужин готов. Нас пригласили в большой зал, где на полу повсюду лежали подушки, а посередине помещался внушительных размеров стол, уставленный всевозможной снедью. Чего тут только не было: горы фруктов, жареное мясо, огромные чаши с душистым медом и орехами. Юдас помрачнел еще более. Можно было подумать, что его раздражает все это бьющее через край изобилие. Но мне показалось, что его расстроил рассказ Заккеуса о его встрече с Еша. Юдас, возможно, вспомнил собственную историю: как он впервые встретил этого человека и как это изменило его жизнь. Сейчас он нарочито держался в стороне и, когда Заккеус повторил свое приглашение, опустился на подушку, стараясь все равно держаться подальше от роскошных яств и заметно оживившейся компании. Заккеус принялся рассказывать нам о том, чем он занимается. Он имел в своем распоряжении землю за пределами города; выращенные на этом наделе деревья давали масло и смолу, которые римляне охотно покупали, используя их потом для приготовления бальзамов, духов и лекарств.