Завет, или Странник из Галилеи - Нино Риччи

Слушая Заккеуса, Юдас, казалось, едва сдерживал себя.

— Значит, ты помогаешь римлянам забирать то, что по праву принадлежит евреям, — в голосе его явственно ощущались гнев и раздражение.

Мгновенно повисло тяжелое молчание. Ничего не могло быть хуже, чем обидеть хозяина дома, пригласившего разделить с ним трапезу. Даже Юдас в конце концов понял, что зашел слишком далеко, но не собирался брать свои слова назад. Молчал и Заккеус, не зная, что сказать. Спас неприятную ситуацию Еша, он произнес:

— А ты думаешь, что Ирод Великий, владеющий многими землями, использует прибыль с них в интересах народа?

— Я не считаю Ирода евреем, — быстро ответил Юдас.

— Значит и деревья, которые растут на этих землях, так же не имеют отношения к евреям, — сказал Еша с улыбкой, он явно был склонен помочь Юдасу обратить все в шутку, но тень так и не покинула лица Юдаса.

Заккеус извинился, сказав, что должен отлучиться по неотложным делам, и вышел. Тут же Юдас, в котором клокотало возмущение, повернулся к Еша:

— Я не понимаю, как простой народ может принимать тебя, который днем ругает богачей и власть имущих, а вечером садится с ними ужинать как ни в чем не бывало.

По той интонации, с которой он произносил эти слова, чувствовалось, что он опять теряет контроль над собой. Я уловил его взгляд, брошенный вскользь в сторону Симона-Камня, и был поражен яростью, сквозящей в нем. Однако Еша не собирался отступать, он продолжал:

— Из ста повстанцев, — с нажимом произнес он, — девяносто девять никогда не подадут милостыни, не приютят бездомного и не накормят голодного. Даже к своим друзьям они не проявят милосердия. Но никто не поставит им это в вину, ведь они отдают свою жизнь делу борьбы с римлянами. А человека, который поступает по совести, как верующий человек, ты готов предать проклятью только потому, что он ведет дела с римлянами.

Юдас сидел молча, он ни в коем случае не хотел идти сейчас на попятную.

— Такие доводы хороши для язычников, в Галилее, но не здесь в Иудее, — надменно сказал Юдас.

Похоже, что у Симона и у остальных спутников чесались руки, чтобы поставить Юдаса на место.

— Чего ты вернулся к нам, — грубо спросил он Юдаса, — снова сеять раздор?

— Я вернулся, чтобы спасти ваши жизни, которые для Еша, по-моему, не значат ровным счетом ничего. Если так, то можете идти. Шагайте, шагайте навстречу своей смерти, которая заберет многих из вас! Идите, ведь все это ради пользы ближнего!

Он почти прокричал эти слова, затем резко вскочил и вышел вон. Затем в глубине дома послышался раздраженно-истеричный вопль — это Юдас кричал слуге, чтобы тот принес его плащ.

В зале все сидели молча, никто не смел проронить ни слова. Казалось, тяжелое молчанье будет теперь длиться вечно. Но в конце концов кто-то из присутствующих решился задать вопрос:

— О чем он говорил, учитель?

Еша стал спокойно объяснять своим спутникам, что в Иерусалиме сейчас неспокойно, так как повстанцы хотят использовать свой шанс, чтобы разжечь беспорядки. Юдас же, по словам Еша, рискуя навлечь на себя серьезную беду, хотел предупредить всех нас.

— Каждый теперь волен уйти, — сказал Еша, — с моей стороны было бы нечестно не сказать вам об этом. Но мне кажется, что кровопролитие может случиться лишь тогда, когда не найдется ни одной живой души, желающей мира.

Пока он говорил так, все хранили молчание. Меня охватило странное чувство, словно бы я присутствовал на каком-то тайном совете, и сидящие здесь только что дали клятву, которую скрепили кровью.

Никто за все это время не притронулся к еде, и Еша наконец взял хлеб и, преломив его, стал раздавать остальным. Все брали хлеб, ощущая какую-то неловкость. Юдас, конечно, был человек не из легких и с первых дней своего появления среди круга избранных он причинял много беспокойства, но до сих пор нам удавалось принимать его таким, какой он есть, и мириться с ним так, как учил этому Еша.

В зал заглянул Заккеус, он обвел всех внимательным взглядом, но ничего не спросил ни об исчезнувшем Юдасе, ни о том, почему мы не притронулись к угощению. Он лишь велел своим слугам принести корзины и упаковать в них всю еду, чтобы мы могли взять ее с собой в лагерь. На обратном пути Еша хранил молчание. Он возглавлял нашу небольшую группу, а тем временем позади, за его спиной, шел тихий спор о том, действительно ли Юдас покинул нас на этот раз. Я же шел и размышлял про себя, не был ли этот наш странный ужин заранее запланирован — если не Еша, то Юдасом, который заранее решил обернуть все дело так, как оно в конце концов и вышло. Он хорошо знал Еша и догадывался, как тот поведет себя: стоило лишь затеять спор, а потом взять да и сбежать, чтобы спасти тем самым себя от возможных бед.

Когда мы пришли в лагерь, то оказалось, что Юдаса и след простыл, он даже не забрал с собой свою заплечную торбу. На следующее утро Еша отдал торбу Юдаса мне, в ней не было ничего особенного, лишь смена белья. Я вспомнил про кинжал Юдаса и про то, как он не хотел с ним расставаться. Возможно, он еще решит вернуться за ним. Я представил себе, как он, вспомнив про кинжал, разворачивается и идет назад по пустыне, гонимый вперед неутолимой жаждой.

Тот бодрый дух и высокий настрой, который появился у нас, когда мы пришли в Иерихон, на следующее утро исчез без следа. С рассветом мы двинулись в путь, пройдя мимо старой зимней резиденции Ирода Великого. Огромное здание дворца выглядело заброшенным. Через пальмовые плантации, обрамлявшие город, мы вышли на большую дорогу. Теперь повсюду, насколько хватало глаз, тянулись унылые, обожженные солнцем безжизненные холмы, по обочинам лежали остатки каменистой осыпи. Дорога пролегала вдоль пересохшего русла реки, по берегам которой то там, то тут попадались редкие кусты олеандра. Казалось, вода не питала это русло уже много лет.

От Иерихона дорога постепенно шла на подъем. Задул легкий ветерок с близлежащих равнин, который по мере нашего продвижения перешел в довольно резкий холодный ветер. Мне рассказывали, что в старину дорога пользовалась недоброй славой из-за шаек степных разбойников, которые наводняли ее. Но со временем в пещерах поблизости стали селиться отшельники, и теперь здесь стало заметно спокойнее. Честно говоря, я не стал бы завидовать такому прибежищу: место было достаточно диким и отталкивающим, к тому же тут дул холодный ветер, пронизывающий до костей. Однако Еша, похоже, чувствовал себя здесь как дома, он твердо шагал впереди всех, подставляя лицо ветру. Стычка с Юдасом, видно, не слишком расстроила его.

Вскоре дорога перекинулась на склон холма, русло реки располагалось теперь внизу, под нами. Холмы, окружавшие равнину, подступили совсем близко, открывая путникам свои крутые склоны. Мы словно пробирались внутри туннеля, как будто бы кто-то неизвестный, может быть, тот Великий Бог всех евреев, взял и раздвинул по сторонам горные кручи. А в результате под ногами у путников оказались большие кучи щебня и обилие грязи. Но все же сердце замирало от благоговейного трепета, когда я смотрел на эту гигантскую щель в земной поверхности. Где-то глубоко внизу, незримое для глаз, лежало русло реки. А по склону холма карабкалась небольшая группа бедных пилигримов. Я вдруг понял, что заставляет людей, ищущих Бога, селиться здесь: среди этих суровых камней ощущалось Его присутствие. В месте, где человек видится столь малым и ничтожным, тебя охватывает чувство бесконечного одиночества — только ты и Бог в целом мире.