Павел I - Алексей Песков

Конечно, неизвестно, как бы повел себя Павел, если бы существовало хоть какое-нибудь соединительное звено между ним и гвардией: мы уже говорили, что думать о том, как следует действовать в экстраординарную минуту, и действовать, когда эта минута наступит, – совсем несопрягаемые состояния души и тела. Что бы было, если бы к Павлу однажды пришли верные гвардейцы, как, бывало, приходили они к Елисавете Петровне и к Екатерине, – это вопрос без точного ответа. Но ни гвардейцы к Павлу, ни Павел к гвардейцам короткого подступа не имели, и остается предполагать, что именно законопослушность наследника отвратила нас от очередной революции. Впрочем, это, видимо, наиболее точное предположение: ведь не посягнул же наследник на революцию в середине 90-х годов, когда, имея под своей рукой безусловно преданное войско из двух с половиной тысяч человек и отлично зная, что с минуты на минуту может быть лишен престола, – он не сделал ни одного движения. Пожалуй, он действительно верил в свою чистую совесть.

Таким персонам вообще трудно жить в этом мире, наполненном людьми, не задумывающимися о нравственной стороне собственных поступков. Куда ни бросишь взор – всюду торжество материального эгоизма: искание чинов, денег, имений, почестей. Все и каждый смотрят на каждого и всех, как птицы на корм: схватить зернышко да спорхнуть. Но птицы просты и бесстрастны: без ухищрений этикета и показной заботы о ближнем они в открытую отталкивают друг друга от корма. – Не таковы люди: хотя им всегда мало зернышек, они никогда не объявят своих алчных вожделений. Там, где люди, – там интриги и обман. Честному человеку вообще лучше держаться подальше от людей – заняться, к примеру, поэтикой или математикой. Ему нет места в этом мире предательства и измены. И горе ему, если он родился быть царем, и беда его подданным, если он царем станет. Люди не меняются – сколько их ни воспитывай, ни казни, ни милуй, лучше не будут.

В 1774-м, переломном году Павел был обманут женой и предан другом.

Принцесса Вильгельмина и граф Андрей Разумовский (сын Кирилы Григорьевича и племянник Алексея Григорьевича, фаворита Елисаветы Петровны) познакомились в конце мая 1773 года, когда Андрей Разумовский в составе свиты прибыл в Любек сопровождать ландграфиню Гессен-Дармштадтскую с тремя дочерьми, отправлявшуюся в Петербург для обручения и свадьбы с великим князем русским Павлом.

Павел очень полюбил свою жену еще до того, как увидел ее впервые, – по присланному портрету и по образу, сложенному воображением. В дневнике, веденном в Гатчине перед ее приездом, она уже была для него той, которая заменит ему всё. О его способности быстро влюбляться мы знаем по запискам Порошина, о его законопочитании уже несколько раз пытались догадываться, следовательно, остается заключить: законная возлюбленная, то есть жена, – не могла не быть предметом влюбленности и почитания.

Екатерина, выбирая Вильгельмину в невестки, была, разумеется, зорка и насторожена: когда-то она сама служила женой наследнику престола и невесткой императрице и не могла не замечать некоторого сходства в ситуациях. Поэтому, узнав о том, что принцесса среди всех удовольствий своего дармштадтского двора «остается сосредоточенною в себе и, когда принимает в них участие, то дает понять, что делает это более из угождения другим, чем по вкусу» (Из письма барона Ассебурга к Н. И. Панину 23 апреля 1773 // Кобеко. С. 120), Екатерина сделала вывод, основанный на воспоминаниях о собственных мыслях во время приготовлений к обручению с племянником Елисаветы Петровны: «Она всех честолюбивее; кто не интересуется и не веселится ничем, того заело честолюбие; это неизменная аксиома» (Кобеко. С. 122).

Невестка не успела публично подтвердить аксиому – слишком рано погибла. Правда, некоторые слухи приписывают ей участие в заговоре о реформе («Душою заговора была супруга Павла, великая княгиня Наталья Алексеевна» – М. А. Фонвизин. С. 128), согласно другим слухам, ее любовник граф Андрей Разумовский составлял какие-то политические проекты (Кобеко. С. 119), а если наложить все эти слухи на уцелевшие конституционные бумаги братьев Паниных, выписки из которых сделаны в 111-й сноске, то, надо полагать, у Екатерины могли быть причины подозревать невестку в политических умыслах едва ли не более весомые, чем у ее свекрови, Елисаветы Петровны, в 1758-м году, когда сама Екатерина составляла с канцлером Бестужевым-Рюминым заговор о престолонаследии.

Однако вполне вероятно, эти слухи и предположения доказывают совсем не честолюбие юной Натальи Алексеевны, а лишь устойчивость анахронической поэтики мифа в исторических текстах: то есть подобно тому, как в жизнеописаниях Павла влечения его натуры могут смешиваться с движениями нрава его отца, – в слухах о Наталье Алексеевне ей приписываются образцы поведения ее свекрови Екатерины Алексеевны в ту пору, когда та сама находилась при дворе своей свекрови в положении, аналогичном положению своей невестки сейчас, в 1774-м.

Достоверно известно лишь то, что Екатерина была недовольна своей невесткой по другим поводам.

Первый повод – слишком много трат. Екатерина определила на ежегодное содержание сына и невестки пятьдесят тысяч рублей. Но едва прошел год после свадьбы, выяснилось, что на обстановку, наряды, кортежи и проч. они издержали много больше, понаделав долгов.

«Друг милой и бесценной, – писала Екатерина Потемкину. – Великой князь был у меня и сказал, что он опасается, чтоб до меня не дошло и чтоб я не прогневалась. Пришел сам сказать, что на него и на великую княгиню долг опять есть. Я сказала, что мне это неприятно слышать и что желаю, чтоб тянули ножки по одежке и излишние расходы оставили. Он мне сказал, что ее долг там от того, от другого, на что я ответствовала, что она имеет содержание (и он также), как никто в Европе, что сверх того сие содержание только на одни платья и прихоти, а прочее – люди, стол и экипаж – им содержится, и что сверх того она еще платьем и всем года на три снабдена была . Она просит более двадцати тысяч, и сему, чаю, никогда конца не будет . Скучно понапрасно и без спасибо платить их долги. Естьли всё счесть и с тем, что дала, то более пятисот тысяч в год на них изошло, и всё еще в нужде. А спасибо и благодарности ни на грош . – Я чаю, великого князя понапугать и тем можно, буде ему Разумовский или кто ни на есть скажут, что подобная репутация быть мотом зделает молодежи дурной пример, ибо на него слаться будут, выпрося у родителей денег на уплату мотовства» (Екатерина – Потемкину. Из записок около 21 апреля 1775. С. 71).

Сама Екатерина довольно гордилась тем, что в бытность свою невесткой умела обходиться содержанием, определенным ей Елисаветой Петровной, и, очевидно, назидала сына собственным примером. Но вообще-то она должна была помнить, что денег ей в свое время постоянно не хватало и что, бывало, она пробовала делать займы у иностранных посланников. К чему ведут займы у иностранцев, нетрудно сообразить, вспомнив о том, как Елисавета Петровна готовилась к революции против сестрицы Анны Леопольдовны. Посему, несмотря на отсутствие видимой благодарности, долги приходилось платить, а заодно, видимо, и прислеживать: нет ли у младой четы каких-нибудь маневров с иностранными дипломатами – особенно с французскими и испанскими, ибо те, ввиду нынешнего дружества нашего с Австрией и Пруссией, будут заботиться о расстройке миролюбия и, следственно, прикармливать при здешнем дворе тех, кто мог бы умыслить против Екатерины.