Вокзал потерянных снов - Чайна Мьевилль

Из Речной шкуры сообщений не поступало — старейшины кактусов следили за тем, чтобы информация не уходила за стену Оранжереи.

«Скандал» напечатал на второй полосе статью «Таинственная эпидемия идиотизма».

Не одни лишь вирмы видели тварей там, где их быть не могло. Появлялись и другие свидетели — сначала двое или трое, а потом все больше, больше… Они истерически рассказывали о тех, кто вдруг лишился рассудка. Эти бедолаги ничего не соображают, они словно в трансе, бредят, и в бреду проскакивают описания чудовищ — насекомовидных демонов без глаз, с темными горбатыми туловищами, состоящими из кошмарно состыкованных членов, с выступающими зубами и гипнотизирующими крыльями.

Район Ворон раскинулся вокруг вокзала на Затерянной улице хитросплетением улиц и полускрытых переулков. Главные улицы — Летиссоф, Наложнический проспект, бульвар Дос-Геру — тянулись во все стороны от вокзала и площади Биль-Сантум. Были они широкими и оживленными, в любом часу на них теснились экипажи, телеги и пешеходы. Каждую неделю в этом столпотворении открывались новые элегантные магазины. Огромные универмаги занимали по три этажа благородных в прошлом домов. Витрины меньших, но столь же престижных заведений были заполнены отнюдь не дешевыми товарами: модными лампами из причудливо крученной бронзы и светильниками с вытяжными клапанами, деликатесами, роскошными табакерками и готовым платьем. От этих помпезных улиц ответвлялись, точно капилляры, переулки, давая приют актуариям и адвокатским конторам, аптекам и клиникам, а также благотворительным обществам вперемежку с клубами для избранных. По мостовым дефилировали патриции в безупречных костюмах.

В дальних углах Ворона хватало менее приглядных местечек. Но эти гнезда нищеты, скопления ветхих строений, по счастью, не бросались в глаза.

Расположенный северо-восточнее Каминный вертел был рассечен надвое воздушным рельсом, соединявшим милицейскую башню на станции Барсучья топь с вокзалом на Затерянной улице. Район этот был не менее шумен, чем Шек, и представлял собой клин из лавок и каменных, залатанных кирпичами домов. В Каминном вертеле располагалась теневая промышленность — «переделка». Там, где район примыкал к реке, из подземных карательных фабрик раздавались иногда стоны боли, а то и поспешно заглушаемые надзирателями крики. Но Каминный вертел, дорожа своим реноме, успешно игнорировал эту подпольную экономику — разве что позволял себе подчас выразить легкое недовольство.

Оживленное это было место. По северному краю Барсучьей топи пробирались к Палголакской церкви паломники. Уже не один век Каминный вертел служил прибежищем для инакомыслящих религиозных течений. Стены его держались благодаря клею от тысяч сгнивших плакатов, приглашавших на теологические диспуты и дебаты. По улицам его семенили монахи и монахини самых неортодоксальных эзотерических сект, стараясь не привлекать к себе внимания. По углам спорили дервиши и иерономы.

Между Каминным вертелом и Вороном нагло вклинился самый секретный секрет города, грязное пятно на его лике, на его совести, на его репутации. По меркам Нью-Кробюзона это был маленький район, несколько улиц с узкими, тесно стоящими древними домами; туда легко было попасть по лестницам и переулкам, где зажатые между высокими и необычно украшенными домами дольки тротуара служили защитным лабиринтом.

Район борделей. Зона красных фонарей.

Когда Дэвид Серачин шел по северным окраинам Каминного вертела, был уже поздний вечер. Ему бы направляться домой, в Бездельный брод, на запад, под Южной линией и воздушными рельсами, через Шек, мимо громоздкой милицейской башни, — маршрут длинный, но зато самый надежный. Но когда Дэвид проходил под арками вокзала Пряный базар, он оказался в потемках и воспользовался этим, чтобы обернуться и посмотреть назад. Там были только случайные прохожие. Никто не следил за ним. Он немного выждал, а затем вышел из-под железнодорожных путей; наверху свистнул поезд, и его грохот раскатился по кирпичным пещерам.

Дэвид пошел на юг, вдоль железной дороги, к границе злачного квартала. Он глубоко засунул руки в карманы и опустил голову. Да, такая вот у него привычка, и ему стыдно. Стыдно до отвращения к себе самому.

На окраине района красных фонарей располагались заведения, где обслуживали посетителей с добропорядочными вкусами. Там хватало и дешевых юных проституток, но шлюх-одиночек, привычных для всех других кварталов Нью-Кробюзона, в Каминном вертеле не терпели. Он был чертогом совсем иной «терпимости», что махровым цветом цвела под крышами особняков. Дома эти, освещаемые газовыми лампами с красными фильтрами (дань традиции), перемежались вездесущими магазинчиками, торговавшими всякой всячиной. В дверных проемах некоторых борделей стояли почти обнаженные девицы, зазывали прохожих. Каковых на здешних улицах было куда меньше, чем в других местах, но все же панели не пустовали.

Большинство мужчин было хорошо одето — местный товар не предназначался для бедняков. Некоторые шествовали, воинственно задрав носы. Но большинство, подобно Дэвиду, вели себя скромно, старались не мозолить чужим глаза.

Небо было теплым и грязным, в нем едва проглядывали мерцающие звезды. Над крышами пронесся шепоток мотора, а затем налетел ветер — это пронесся вагончик: словно в насмешку над царством греха и распутства, над ним протянули милицейский воздушный рельс. Изредка милиция без предупреждения наведывалась в особняки красной зоны, собирала дань совсем уж зажиревших и обнаглевших бандерш и сутенеров. Но обычно хозяева таких заведений старались не доводить до крайностей — вовремя давали на лапу блюстителям закона и не пускали в свои номера садистов, так что у милиции не бывало поводов для внеплановых визитов.

Струи свежего ночного воздуха принесли с собой чувство тревоги. И не просто тревогу — тяжесть на сердце.

Кое-где через занавешенные муслином окна просачивался тусклый свет. Женщины в пеньюарах и облегающих ночных рубашках похотливо оглаживали свои телеса или просто глядели на прохожих сквозь жеманно опущенные ресницы. Были здесь и ксенийские бордели, в них захмелевшие подростки подбивали друг дружку совершить обряд перехода с помощью хепри или водяной, а то и кого поэкзотичнее. Заметив такое заведение, Дэвид вспомнил об Айзеке. И решил о нем не думать.

Дэвид шел, нигде не задерживаясь. Не глазел на окружавших женщин, не реагировал на их призывы.

Свернул за угол — здесь стояли рядком дома пониже и поскромнее. Глянешь в любое окно — и сразу ясно, что за шлюхи там живут. Плети. Наручники. Люлька, в ней заходится криками девочка месяцев семи-восьми. И здесь не остановился Дэвид. Чем дальше, тем меньше народу. Но все же на полное уединение рассчитывать не приходится.

Вечерний воздух полнился слабыми голосами. Разговоры в номерах, музыка, смех. Крики боли, лай или вой животных.

В центре этого лабиринта находился тупик, его обступали самые обветшалые постройки Каминного вертела. Пробираемый легкой дрожью, Дэвид шагал по булыжной мостовой. В дверях тамошних домов терпимости стояли мужчины, крепко сбитые, хмурые, в дешевых костюмах. Всем своим видом они будто показывали: кто попало к нам не подходи. Дэвид медленно приблизился к одной из дверей. Его остановил здоровенный вышибала, бесстрастно уперев ладонь в грудь.