На руинах Империи - Татьяна Николаевна Зубачева

его вещи аккуратно лежат на своих местах. Но что-то изменилось. Что? Женя стояла в дверях и не могла понять. Она шагнула внутрь, и дверь плавно закрылась за ней. Её охватила ночная темнота, и тогда она ощутила лёгкий запах. Живой, чуть пряный запах человеческого тела, запах Эркина. Он почти не заметен, видимо, он проветривал с утра кладовку, и нужно очень стараться, чтобы ощутить его, но она старалась. Женя негромко рассмеялась в темноту. Ёжик, ёжик колючий. И как оказалось всё просто и объяснимо. А она уже накрутила, навыдумывала… Всё ещё смеясь, Женя повернулась и вышла. И уже выходя, заметила свою ночнушку. Она лежала скомканная на верхней полке, и, если бы не свесился кусок подола, так бы и осталась. Значит, Эркин как ночью забросил её туда, так и забыл. Женя сдёрнула рубашку и вышла из кладовки, накинула крючок.

На свету осмотрела ночнушку. От ворота почти до пупа разрыв. Ситец, конечно, старенький, но разрыв почти не лохматится, значит, одним рывком. А она и не ощутила его. Однако и силища у Эркина всё-таки…

Женя села зашивать ночнушку. Алиса вертелась рядом и радостно болтала. Женя отвечала ей и шила. Она шила короткими нитками и часто наклонялась, откусывая нитку. И каждый раз вдыхала запах рук Эркина, оставшийся, как ей казалось, на ткани.

Эркин вернулся в сумерках. Женя увидела его в кухонное окно и подвинула на огонь кашу. Но он медлил, и она вышла на площадку, откуда видна калитка, узнать, что его задержало. Он стоял и разговаривал с седой благообразной дамой из дальнего дома, которую все так и называли Старой Дамой. Вернее, она что-то говорила, а Эркин слушал и время от времени почтительно кивал. Наконец она величественным, но не обидным жестом отпустила его и ушла. Эркин поднял голову, увидел Женю, улыбнулся и пошёл к двери.

Он и в кухню вошёл, улыбаясь. И Женя улыбнулась ему в ответ. Он прошёл в кладовку и там разулся, вышел в кухню уже босиком. Женя ждала, что он подойдёт к ней, обнимет, поцелует, ну как положено, а Эркин сразу занялся топкой. Но тут он искоса, снизу вверх быстро взглянул на неё, и прежняя улыбка мгновенно блеснула и тут же спряталась. И вот он уже занят только огнём, сосредоточенно поправляя поленья. И Женя засмеялась и сказала совсем не то, что готовила.

– Уже жарко совсем. Тебе, наверное, тяжело в сапогах.

Он ответил, не оборачиваясь.

– Я смотрел, когда штаны искал. Обувь очень дорогая. И только на деньги.

Женя кивнула.

– Надо посчитать. Я пойду шторы опущу, темно уже, а ты мойся. Сейчас ужинать будем, – и от двери добавила. – Сегодня не отвертишься.

– Не буду вертеться, – согласился он, вставая и расстёгивая рубашку.

Он умылся под рукомойником, обтёр мокрыми ладонями грудь и плечи, а когда выпрямился, перед ним стояла Алиса с чистым полотенцем.

– Вот, мама сказала, чтобы ты уже шёл.

Идя домой, Эркин не знал, что ему говорить и делать. Он весь день был в смятении: случившееся ночью слишком ошарашило его, не так обрадовало, как испугало. Как и всякая неожиданность. И он путался, спотыкался, отвечал невпопад… Ловил на себе недоумевающий взгляд Андрея, но ничего не мог сделать. Когда он в очередной раз стукнул мимо гвоздя – они что-то чинили, он так и не понял, что, – Андрей не выдержал.

– Тебя что?! С бабы сдёрнули, а разбудить забыли?

Эркин удачно стукнул себе по пальцу и потому смог отмолчаться, посасывая ушибленный ноготь. Больше Андрей ему ничего не сказал. Они вообще потом работали молча. И он как-то справился с собой. И даже договорился с этой белой старухой о завтрашней работе. Что он сходит за напарником, и они ей перепилят и переколют все её брёвна, и починят навес над поленницей. Это ж надо додуматься – сарая у неё нет! Но это её проблема. Нет, он всё понял и договорился об оплате деньгами. Но вошёл, увидел Женю, и словно его кто по затылку огрел. Нет, он старался держаться и разговаривать как обычно. И даже что-то получалось.

Эркин с силой растёр лицо, повесил полотенце рядом с рукомойником, пригладил обеими руками волосы. Он тянул время, но под внимательным взглядом Алисы несколько раз вдохнул, выдохнул и шагнул через порог.

Сидел на своём, уже обычном месте, ел густую, с мясом, жирную кашу. Женя постаралась. Всё мясо она ему, что ли, выбрала? Он не выдержал и спросил об этом.

– Нет, я потом нарезала. Нравится?

Рот у него был набит, и он молча изобразил восторг.

– Положить ещё? – и не дожидаясь ответа, Женя потянулась к его тарелке. – Я сегодня весь день такая голодная.

Эркин медленно покраснел. Но Женя уже поставила перед ним тарелку, и он начал есть, наклонившись, чтобы скрыть лицо. Он чувствовал на себе взгляд Жени и рискнул покоситься на неё. Она сидела, подперев подбородок кулачками, и смотрела на него. С доброй и очень… мягкой улыбкой. И он перевёл дыхание и поднял голову.

Женя засмеялась его робкому безмолвному вопросу, и он понял, что ему ответили. И напряжение сегодняшнего дня стало отпускать. Они ещё пили чай, а он уже засыпал, и, к немалому удовольствию Алисы, ему сказали идти спать даже раньше, чем ей.

Эркин дотащился до кладовки, уже с закрытыми глазами вытащил и развернул перину, кое-как побросал одежду и рухнул на постель. А как укрылся, и сам не знает.

Женя, войдя в кухню, постояла у двери кладовки, прислушиваясь к его дыханию, но заходить не стала и взялась за посуду. Пусть спит. Хэмфри как-то говорил, что мужчина всего себя в это вкладывает. Да и другие жаловались, что мужчина потом, ну, ни на что не способен. А он ещё весь день работал. Она-то сама спала почти до полудня. Эгоистка! Хорошо, хоть он поел, как следует. А то ушёл утром полуголодный. Ему обязательно нужны ботинки или ещё лучше – кроссовки. И легко, и не такие они тонкие, как скажем, кеды, те сразу протрутся. Джинсы он себе удачно купил. Совсем целые. А рубашки у него все ношеные, чиненые. Клетчатая получше, но там штопка очень хорошо сделана, совсем незаметно. Майки он не носит. Ну и пусть лежат до осени. Будет их поддевать. Куртка у него ещё зиму выдержит. Зимы здесь мягкие. К зиме, пожалуй, только пару тёплых шерстяных, или подешевле байковых рубашек надо будет купить. Или распустить старую кофту и связать ему джемпер. Все равно она её