Контакт первой степени тяжести - Андрей Горюнов

– Да он же говорил, что письмо тебе отослал?

– Что думаешь, Иван Петрович?

– Письмо как письмо, – пожал плечами Калачев. – А что в нем особенного?

– Да я не о письме! Я вообще. Какие мысли на уме? Какие версии?

Калачев помолчал с минуту, а затем вздохнул:

– Я думаю, что Белов не врал – пока ты его не стал «выжимать». Все, что он рассказывал нам обоим – правда.

– Да? Но факты? Ты же сам их тоже проверял.

– Теперь я их, наверное, перепроверю. Все – по нулям, все опять, заново. Где-то была у меня серьезная накладка. Что-то, видно, пропустил я мимо.

– Не понимаю, что именно тебя это вдруг на сей труд подвигло?

– Да многое что. Нестыковок полно. Да и сам Белов, его глаза…

– Я тоже наблюдал за ним внимательно.

– Ну, а раз наблюдал, то, наверное, заметил, что расхождения слов и выражения лица у него места не имело. Обмануть с каменным лицом можно раз, два, но не двадцать два. Особенно трудно обмануть того, кто наблюдает со стороны. А я именно со стороны его в основном и наблюдал, когда ты с ним беседовал. Теперь второе – это факты. Но не те, которые мы только что с тобой имели в виду, а другие. В деле Белова очень много мистики, точней – необъяснимого. – Калачев выложил на стол фотоснимки пейзажа после битвы на шоссе: – «Жигуль» разбит авиационным реактивным минометом?! А этот вот – его убила молния. Причем погода «на атас» была… Гром среди ясного неба. Загадка на загадке…

– И что? Все думаешь о том же: пришельцы, НЛО? Тарелочка летающая, изрыгающая молнии, причем снабженная стандартным армейским минометом?

– Я ничего не думаю. Я только ставлю вопросы. Сам себе. И только!

– Понятно. Я тоже покажу тебе кое-что… Мои ребята отыскали микроавтобус, угнанный Беловым… – Власов достал пакетик из кармана. – Смотри: вот что от него осталось.

Он высыпал перед Калачевым содержимое пакета: горсть гаек, шайбочек, винтов…

– По-твоему, так поступают марсиане?

– Нет, – хмыкнул Калачев. – Марсиане так не поступают.

Не выдержав, он от души расхохотался.

* * *

За окном вагона плыла заболоченная лесотундра, а вдали, у горизонта, синели уральские хребты – Восточные Саледы, Малды-Нырд.

– Следующая остановка – твоя, – сказала проводница Маша Белову. – И что тебя сюда несет?

– Я сам не знаю. Именно – несет.

– Лагеря, леспромхозы, шахты… Больше здесь и нету ничего.

– Понимаю, – он вынул стодолларовую бумажку, данную ему Варужем, положил на стол: – Спасибо тебе, Маша, за все.

– Не надо денег, что ты!

– Надо. Ты ж водку-то свою скормила солдатикам.

– Да бог с ней, с водкой! Возьми, пожалуйста, – она протянула ему деньги.

…Далекие горы со снежными пятнами, казалось, стояли на месте; березки, растущие прямо из черной воды сфагновых болот, мелькали, мельтешили за окном, запутывая, завораживая взгляд. Березки были давно уже голые, редкие желтые листья их, безнадежно опавшие, замерли неподвижно на черной глади стоячей болотной воды.

Поезд замедлил ход.

– Оставь, Маша. Мне в любом случае, что ни случись, а деньги уже не понадобятся.

Поезд остановился.

– Счастливо.

Белов сошел, и поезд тут же тронулся.

За спиной был разъезд, лагерь и леспромхоз.

Сбоку на старом тупиковом пути стоял полувросший колесами в землю и слегка подернувшийся ржавчиной, старинный черный паровоз.

Впереди лежал тракт, уходящий по лесотундре – Уральские горы.

* * *

Раздался звонок, Лена бросилась открывать. На пороге стоял отец.

– Я шел мимо, решил заглянуть… Разреши? Мне нужно кое-что сказать тебе. Серьезное весьма.

Он тщательно вытер ноги и, не раздеваясь, прошел в комнату, сел без приглашения.

– Лена, – начал он. – Ты моя дочь. И мне так кажется, что я имею право узнать – чего ты ждешь? Я навел справки. Твой Николай – преступник.

– Преступник или нет – мы с тобой этот вопрос обсуждать не будем. Тем более что я-то как раз уверена, что Колю обвинили по ошибке! Ты его совершенно не знаешь! Не знаешь, не спорь, не делай вид! Не знаешь!

– Я знаю другое, Леночка. Я знаю, что он вчера убил шесть человек. Шесть или семь.

– Чего-чего?!?

– Да, дочка, так… У Буя. На шоссе. Перестрелял из автомата. Я лично, своими глазами видел фотографии. Мне Пал Федотыч показал. Под большим секретом. Шесть милиционеров. Твой Николай убил их и убежал.

– Вот почему… – Лену осенило. – Ведь мне сказали в прокуратуре… Я ему утром хотела, собрала передачу, понесла ему сегодня. Не взяли…Значит – убежал?

– Да. И я не знаю, что ты ждешь. Ему теперь одна дорога – под расстрел.

– Расстрелы отменили, слава богу.

– Ну, так пожизненно. Это разве лучше для тебя? Или ты его, как верная, – он несколько замялся, подыскивая слово, – супруга, н-да… Ты будешь ждать? Ждать освобождения от пожизненного срока? Не долговато ли? Это даже уже и не смешно, понимаешь ли! Потому что – ты осознай факт – сюда, – отец обвел рукой комнату, – он больше не вернется. Он не вернется сюда, Лена! Никогда!

Лена сидела в отупении, насмерть оглушенная вестью.

– Он знает, что его здесь ждет, – сказал отец. – А это что? – он взял со столика доверенность и завещание. – Х-м… Фантастика!..Вот это – поворот!! Так-так… – Отец, взволнованный, едва не рассмеялся. – Ты разрешишь мне это с собой взять?

– Ага. – Лена качалась, впав в сомнамбулическое состояние, ничего не слыша, не видя, не соображая.

– Я проверю подлинность. И покажу маме.

– Ага.

– Да ты не унывай, дочара!

– Ага.

– Все будет хорошо, – он встал, свернул бумаги в трубочку.

– Все будет хорошо, – как эхо повторила Лена.

* * *

…По полусухому, вдоль тракта, по кромке травы в половине седьмого утра последнего воскресенья сентября он бежал сначала, а потом пошел, увеличивая расстояние от железной дороги до себя, ставящего ногу со сломанной ветви на ветвь.

На эти ветки, примятые, вбитые в черную кашу тропы, уже наступали и до него.

Перед особо глубокой лужей тракт ветвится – колеи размножаются парами. Одна пара ныряет прямо в лужу и далее – десять, двадцать, сорок, сто метров – вдали – благополучно выныривает, другая колея пробивает ивовый заслон, что справа или слева, отходит немного в болото, подергивается там сначала нежным сереньким кружевом льда, а затем черной водой и быстро возвращается; остальные колеи мнут и ломают иву, идя по кустами и в кустах.