Контакт первой степени тяжести - Андрей Горюнов

– Осторожней! – твердил сам себе Белов: среди тропинок есть новая – лучшая, есть и худшая – бывшая лучшая.

* * *

В семь минут восьмого он увидел человека, лежащего в старом плаще, надетом поверх телогрейки, с мешком на голове. Вокруг того места, под которым угадывался рот, на мешке белел кружок инея.

– Сколько времени? – спросил мешок проходящего Белова.

– Семь девять, – ответил Белов сквозь треск ив. Из-под мешка появилось лицо – красное, одутловатое с похмелья, с потными глазами.

– Есть грибы-то? – спросил Белов, чтоб хоть что-нибудь спросить.

– Нету. Ничего нету, – одеревенелое лицо ожило, слиплось и одеревенело опять. – Холод какой, черт! Сдохнуть можно…Грибы! Шутишь.

– В кроссовках пройду дальше?

– Нет, что ты! Там дальше – вообще… – Мужик помолчал, а затем вынес вердикт: – Да нет, пройти можно, конечно.

Тракт иногда вырывается на необъятные плоские места; ивняк справа и слева исчезает. Гладь сфагнового болота относительна: две засохшие елки справа – сто метров и восемь, десять – не разберешь, единым взрывом слева – триста метров и более. Далее, почти до самых лесов, поразительно желтые кочки. На поразительно желтых кочках растут поразительно желтые цветы, светящиеся яркой желтизною из-под инея.

Тракт здесь идет напролом, проваливаясь в сотни продольных ниток, сшивающих далекий кустарник. Тропинок нет – следы людей не остаются, каждый идущий – по-своему первый.

В семь тридцать он встретился с группой подростков, растянувшихся метров на триста. Двое первых – девочки в серых косынках, падая будто, прыгали с кочки на кочку, передвигаясь быстро, как механизмы. Первая прижала к груди молодого зайца, а вторая заранее крикнула радостно Белову:

– А у нас зайчонок!

После чего сделала испуганные глаза: Белов, в пальто, шляпе, выглядел здесь, на тропе, нелепо.

Последним скакал заросший инструктор, на самодельных костылях. Поравнявшись с Беловым, инструктор громко приказал вперед не останавливаться, поздоровался, задал пару вопросов и, не дожидаясь ответов, сказал:

– Экскурсия, ч-черт, понимаешь. Вывожу. На той неделе четверо пропало, знаешь? Из восьми. Ищут-ищут. Денег нет. Найти не могут. Беглого выловили только. Одного. Мобилизовали всех. Смотри, если один ты!

Белов промолчал, обалделый от этого монолога.

Инструктор ударил костылями в болото и, продолжая ударять, погнался за группой. Не оборачиваясь, крикнул:

– Во дела!

И вдруг оглянулся.

Глаза инструктора светились странно, как катафоты, и даже почти отражались в воде, не глядя на солнечный день.

В сильных низинах настелены гати. Редко – бревна, часто стволы толщиной в руку.

Гати разбиты гусеницами, местами в крошево, лежащее на мертвой воде. Вода неглубока – четверть метра. Дно видно прекрасно – это кофейная гуща.

Низины похожи на озера чернил, налитых в осоку. Стволы гати, уходящие под воду, имеют цвет чая, кажется, они слегка светятся на фоне дна.

Светятся и пошевеливаются – сами собой.

Неверный шаг здесь стоит купанья по пояс и сразу по грудь.

* * *

Справа и слева от гати, по пояс в воде и по грудь, медленно двигались двое мужчин, привязанные к крупной стальной шестерне. Шестерня ехала между ними по бревнам. Пару раз она сваливалась, и тогда мужчины долго мучились.

Часы показывали семь пятьдесят.

– Что за колесо?

– Каток ведущий. Тягач застрял наш. На Сывью. Каток, зубчатку срезало.

– Новый тащим. Помоги вылезти.

Временно не чуя постромок, геологи вылезли на гать и тут же, мгновенно, согнулись, упираясь руками в колени, глядя, как черное отражение неба шатается от их ног до самой осоки.

– Со станции, тащите?

– С партии. Со сто седьмой.

– Отстегнули б – постромки-то!

– А-а – потом опять надевать!

Один из геологов оторвал глаза от воды и, глянув тупо, махнул рукой, снова согнулся.

– Лошадей, – сказал он.

– У нас в партии лошади есть, – подтвердил второй. – Он вот и я.

В лесу тракт плавно ползет вверх, лужи на нем обретают основу. Обсохнув, тракт падает вниз. Лес уступает место разливу высохших берез, стоящих в рост, лежащих каменистых осыпей. Каждый камень, словно откинув на затылок земельную шапку дерна со мхом, смотрит удивленно на такую же белую, как и он, бересту. Ослепнув от белизны, от солнца, камень засыпает. Ему снится тракт, сошедший с ума.

А тракт все падает. Ручей.

Он увидел свое отражение в ручье, наклонившись попить, и – ужаснулся. В ручье играло и кривлялось, извиваясь на поверхности холодных завихрений хрустального ручья, перекошенное лицо. Его лицо. Выделывая фантастические гримасы, лицо в ручье тем не менее смотрело ему все время в глаза, не отрывая взгляда…

Переглядеть свое отражение оказалось не по силам. Из ручья смотрел ему в лицо дурак какой-то дураком. Дурак в шляпе.

* * *

– Открой, Наташенька, это я!

– Кто? – Наташа, проводница, не узнала голос, удивилась, но интонация стоявшего за дверью незнакомца была настолько теплой, дружественной, располагавшей к себе, что она сразу, ни секунды не колеблясь, открыла.

На пороге ее квартиры стоял Калачев. Наташа хмыкнула несколько разочарованно. В лицо-то она его узнала мгновенно – тот самый, из угрозыска.

– Что случилось? – поздоровавшись, спросила она.

– Ничего. Я знаю, Наташа, что вы слегка приболели. Но дело у меня, к сожалению, срочное.

– Ну, заходите.

– Спасибо, но я никогда не захожу, я всегда на бегу. И только два вопроса. От вашего ответа на эти два вопроса зависит судьба человека. И может даже – что и не одна. А много судеб. Скажите, прошу вас, честно ответьте мне – договорились? Вы согласны ответить мне честно, Наташа?

– Да, согласна.

– Вот эти двое… – Калачев полез за фотографиями.

– Да помню я, о ком вы говорите, помню!

– В ту ночь, двадцать четвертого, они спиртное пили? Бутылку коньяка, две водки, а?

– Две водки – да. А про коньяк не знаю.

– Вопрос второй. Сцепщик из Буя, Егор Игнатов, с ними в купе выпивал?

– Да.

– Тогда скажите…

– Только два вопроса. – Наташа показала на пальцах. – Два. Ведь только от них зависят судьба человечества, – ее голос звучал с откровенной присадкой горького сарказмом.

– Ну… – Калачев усмехнулся в ответ: – Два – так два.

* * *

Дорога превращается в корыто, и колеи исчезают. Кажется, будто с земли полосой сняли дерн, сняли кожу, и черная рана не сохнет, а лишь замерзает.