Милорадович - Александр Бондаренко

«Мы переходим к 18 сентября; ибо к этому только времени, после беспрерывных заблуждений, продолжавшихся слишком две недели по занятии Москвы, французы едва успели открыть прямой след нашей армии, или, лучше сказать, нашего арьергарда, все еще не постигая цели направления той и другого… Генералу Милорадовичу доложили о прибытии парламентера. Это был польский ротмистр; он привел походную повозку графа Альфреда Потоцкого, взятого накануне в плен. Между тем польские фуражиры старались вкрадываться в деревню, лежавшую вблизи передовых наших караулов, но никем не занятую. Заметив это, Милорадович сказал парламентеру: "Вчера поляки дрались очень хорошо! Храбрым людям надобно есть. Скажите вашим, что я позволяю им фуражироваться в этой деревне и не прикажу их трогать". Польский офицер был в восхищении. Но в самом деле дозволено только то, в чем почти нельзя было отказать, ибо арьергард наш, сражавшийся накануне до двух часов ночи, сам имел нужду в отдохновении, и не для чего было заводить драку за пустую деревню. Однако этот поступок сделал большое впечатление на поляков»[1094]. Милорадовича называли «Русским Баярдом», сравнивали с Ричардом Львиное Сердце, о его благородстве ходили легенды… Сложно, однако, определить, сколько в его поведении было безотчетного порыва, искреннего чувства, и сколько — трезвого расчета, столь необходимого военачальнику. Боевую школу он проходил под знаменами Суворова и Кутузова, людей уникальных и весьма неоднозначных по личным своим качествам. Анализируя его поступки, вызывавшие восхищение и удивление даже у противника, видишь, что и в самых благородных порывах Михаил Андреевич не поступал вопреки интересам службы и Отечества. Хотя, быть может, это также определялось исключительно рыцарскими свойствами его натуры, а не каким-то тайным расчетом…

«Милорадович завязал жаркое дело с Мюратом, который несколько раз переменял пункт атаки, но не имел успеха и к вечеру отступил немного. На следующее утро Милорадович объезжал войска и, сжалясь над неприятельскими ранеными, лежащими на поле сражения, позади нашей передовой цепи, поскакал к французским пикетам и сказал им, что позволяет перевезти раненых и прислать подводы за ними. Мюрат пригласил Милорадовича на свидание, благодарил его за попечение о раненых и завел речь о прекращении войны; но едва намекнул он, что пора мириться, — получил от Милорадовича следующий ответ: "Если заключим теперь мир, я первый снимаю с себя мундир"»[1095].

Хотя, кто его знает, что было на самом деле, что — додумано, а что могло являться просто позой…

«Под Вороновым авангард наш стоял в боевой осторожности. Но к нам всякий день приводили пленных, которые шли к нам в сети, не ожидая встречи с нами на коммуникационной своей линии. Милорадович принимал их милостиво и щедро дарил на словах деньгами и всеми потребностями. В один день он приказал мне напоить и накормить приведенную партию пленных и дать им по червонцу на брата. Не зная еще манеры Милорадовича, я говорю его дворецкому: "отпустите им все назначенное". Но дворецкий, улыбаясь, сказал мне:

— Вы всякий день будете иметь подобные приключения, и если по неосторожности употребите свое, то в век не получите назад. Наш генерал не имеет сам ни гроша, и часто бывает, что он, после сильных трудов, спрашивает поесть. Но как чаще всего у нас нет ничего, то он ложится и засыпает голодный без упрека и без ропота»[1096].

«Генерал от инфантерии Милорадович, проникнув в замыслы неприятеля и имея в тылу своем трудную переправу, приказал всей пехоте отступить за село Вороново, а кавалерии стараться удерживать стремление неприятеля, что генерал-адъютант барон Корф и исполнил с большим успехом, невзирая на сильные неприятельские батареи, и ввечеру только отступил к селению Воронову, близ которого устроив на выгодных местах свою артиллерию, воспретил неприятелю следовать далее»[1097].

«В этот день пуля сшибла эполет Милорадовичу. Он, не переменяя ни вида, ни тона, провозгласил только: "итак, наконец, первый раз в моей жизни, осмелилась пуля прикоснуться ко мне", указывая на свой эполет»[1098].

Но есть воспоминания и совсем иного толка: «Одна неприятельская батарея вредила нашей коннице. Милорадович хотел ознаменовать свое появление в дело овладением орудий. Каким-то глупым, гнусливым и осиплым голосом приказал он одному эскадрону Литовского уланского полка скакать через лес и взять неприятельскую батарею; но эскадрон этот состоял всего из 30 человек, чего Милорадович не предвидел, и потому, увидя горсть всадников, тронувшуюся в лес для овладения орудиями, он приказал всему полку атаковать. Полк пустился, но в нем было не более 200 человек. Тогда Милорадович приказал еще казачьему полку за ними следовать… Милорадович никак не предполагал, чтобы неприятель догадался занять лес стрелками для защиты своей артиллерии от внезапного нападения… Французы свезли свою батарею. Литовцы сами возвратились с уроном»[1099].

Можно понять, что Муравьев-Карский Милорадовича очень не любил, а почему — не знаем. Нас гораздо больше волнует вопрос, насколько он объективен.

«В "Записках Н.Н. Муравьева (Карского)", помещенных в "Русском архиве", много говорится о графе Михаиле Андреевиче Милорадовиче, и эти места "Записок" произвели на нас неприятное, удручающее, гадливое впечатление.

Автор "Записок", бросающий здесь комьями грязи в легендарного героя русского народа, — сам крупный, даже весьма крупный государственный деятель… И вдруг этот суровый воевода, в своих "Записках" топчет в грязь, унижает, как будто силится сорвать ореол славы с героя, которого почти сто лет чтило, — нет, этого мало — боготворило три поколения и боготворит большинство четвертого — который, воистину, богатырь народный»[1100].

…Есть, впрочем, свидетельство, что бой при Воронове Михаил Андреевич до конца не довел. «Храбрость считал он идеалом добродетели. Потому, не любя лично князя Багратиона, он уважал его и был глубоко поражен его смертью. Известие о кончине князя Багратиона получил Милорадович во время арьергардного дела близ села Воронова. Он прослезился и, чего никогда с ним не случалось, уехал с поля сражения, не дождавшись окончания дела. Весь тот вечер он был мрачен, исчислял подвиги князя Багратиона и не переставал хвалить его, хотя издавна находился с ним во вражде»[1101].