Над Самарой звонят колокола - Владимир Буртовой

– А когда поднялись на земляную крепость с теми главными самарцами, так и увидели – нет уже коменданта, нет и его солдат с казаками…

– А пушки? – тут же уточнил Илья Федорович. – Пушки не вывезли с бастиона?

– Пушки на неисправных лафетах так и остались лежать в бастионных окнах, все шесть штук.

Атаман Илья Федорович повернулся к канонирам. Один из них, огромен и толст, с густой темно-рыжей бородой, с темно-голубыми приветливыми глазами, которые говорили о добродушном характере, глядел то на атамана, то на Антона Короткова, слушал рассказ о незнакомом городе. Другой канонир ростом был на голову ниже первого, но в плечах довольно крепок, а лицо в крупных оспинках, и к тому же широкоротый, должно быть, от постоянной улыбки на полных губах.

– Ну вот, Наум, а ты ворчал, что комендант не оставит вам пушек. Дошли до господина Балахонцева ваши слезные прошения, есть у нас артиллерия! И в приличном числе, только поставить ее надобно будет на крепкие ноги.

Канонир Наум Говорун поправил на длинных волосах черную суконную треуголку с загнутыми вверх полями, потом медленно развел руки, без слов давая понять, что коль скоро пушки на месте, то все прочее ими, канонирами, не забыто, при себе.

Илья Федорович ласково тронул Антона Короткова за плечо, пояснил ему:

– Это те самые, о которых говорил нам Сысой Копытень. Казанский губернатор еще тринадцатого декабря отдал распоряжение симбирскому коменданту Вальцову спешно выслать канониров в Самару. Вальцов, получив известие, спустя неделю отправил этих молодцев на санях. А они, видишь ли ты, Антон, на какую дерзость отважились? Заехали в редут Красный, который на половине пути от Красноярской крепости до пригорода Алексеевска, да загостились у тещи вот этого молодца, нареченного Наумом и прозвищем Говорун. А у тещи, сам знаешь, и ступа для зятя доится… Сказывает, пили-ели да ждали известий, пока государева команда придет к Самаре. Ему имеют желание послужить.

– Истинно хотим, атаман-батюшка, – подал голос напарник Говоруна, рябой Потап Лобок, прозванный так на селе за высокий и покатый назад лоб, на котором смешно лежала солдатская треуголка – вот-вот, казалось, свалится. – Комендант Красного редута весьма возрадовался нашему приезду и не препятствовал гостевать. Более того, уговаривал остаться в редуте при двух пушках для бережения от возможного калмыцкого набега. А мы, прознав, что ваше воинство уже в Алексеевске, сунули тому коменданту бумагу под нос – дескать, в Самару спешим по указу губернатора… С тем и отъехали, только не к коменданту Балахонцеву, а к вам, батюшка атаман…

– Кузьма Петрович, – попросил Илья Федорович своего помощника, – проводи канониров до Сысоя Копытеня. Пущай покормят их как следует горячей пищей с мясом посытнее, да и за дело. Нам уже назавтра пушки нужны будут! А как, проводив пушкарей, воротишься, так думать станем, каким образом поутру к Самаре подступать…

Кузьма Петрович накинул полушубок, небрежно прихлопнул на голове шапку. Канониры надели епанчи.

– Ну, други, идемте начинать государеву службу, – весело сказал Кузьма Аксак, кивнул канонирам и крепкой рукой толкнул тяжелую дверь.

1

Мирно и успокаивающе хрустел под ногами свежий, ночью выпавший снег. Он укрыл белым пуховым покровом крыши домов и амбаров, прибрал под себя до поры до времени черноту и навоз проезжих дорог, в безветрии лежал недвижно и не сверкал еще под лучами солнца, скрытого за восточным окоемом. Но там, за отрогами, уже занималась заря – ярко-розовая, с голубым отливом в небесной выси. Быть дню светлому, праздничному, и сиять снежному пуху радужными искрами…

Протопоп Андрей Иванов, утомленный всенощным бдением, лишь на рассвете воротился домой. С кряхтением скинул верхнюю тяжелую по зиме одежду, помотал тощими голенастыми ногами и стряхнул валенки, оставшись в подряснике, в вязаной кофте и в белых шерстяных носках. У порога отца Андрея встретила теплая, полусонная матушка Феодосия Куприяновна в долгополом ночном халате и в повойнике на русых пышных волосах.

Отец Андрей поцеловал матушку в высокий и гладкий лоб.

– Я вечор все глаза высмотрела, а вы все не шли, свет мой, – томно потягиваясь, проговорила протопопица. – Ну что там в городе? Что слышно о супостатах?

– Э-э, матушка моя ласковая, кто знает теперь, когда и с какой стороны беда на нас грянет, – отозвался отец Андрей, растягивая слова – не отошел еще после долгого моления в соборе. – А даст бог, так и подоспеют регулярные полки, отгонят ту воровскую команду. И вновь наступит тишина и покой… – Не утерпел, снова поцеловал матушку в пухлую розовую со сна щеку, вздохнул, сожалея о своих преклонных летах. Пятьдесят шесть весен отшумело за сгорбленной уже спиной… Из них девятнадцать лет находился в священниках у статского советника Рычкова. Ныне Петр Иванович – директор Оренбургской конторы, вкупе с губернатором Рейнсдорпом терпит тяжкую осаду от самозваного царя. А он, отец Андрей, в Самаре протопопом шесть лет пребывает. Должности достиг усердием и примерностью поведения, потому как в семинарии не учился, читает и то плохо, а о латыни и вовсе подумать боязно.

«Однако не в латыни суть, – подумал протопоп Андрей, – и так век дожили бы. Должно, за грехи людские Господь кинул между ними эту окаянную смуту… Теперь всякий бродячий пес волен и на владыку брехать, управы на него не сыщешь…»

– А ты, матушка моя, в изрядные телеса нынешней зимой входишь. Вона, будто бесы тебя на дрожжах замесили… Изыди от соблазна!

Матушка Феодосия Куприяновна жеманно выставила губки, круглыми глазками стрельнула в нахмуренного, пахнущего морозом протопопа и отговорилась с усмешкой:

– Скажете такое, свет мой, чтоб в доме протопопа да бесы жену месили… У нас мыши в подполье и то, думаю, в святости пребывают денно и нощно. Извольте пройти на кухню да принять завтрак. Должно, изголодались за всенощную-то…

Отец протопоп едва успел откушать, как на крыльце кто-то затопотал промерзшими валенками, оббивая о ступеньки пухлый снег.

– Кого это Господь ни свет ни заря послал? – Протопоп Андрей поспешил встать из-за стола и встретить гостя. Отворилась дверь в холодные сенцы, и с клубами морозного воздуха в прихожую через порог ввалился диакон Вознесенской церкви Степан Яковлев с длинной заиндевелой бороденкой, с каким-то свертком в голых, без варежек, руках.

– Отец протопоп, беда-а! – вместо приветствия брякнул с порога диакон. Протопоп Андрей молча перекрестил его, утишил:

– Господь с тобой, отец диакон! О какой беде речь? – протянул диакону пропахшие ладаном руки, благословил его. – Что за вещи у тебя? Аль что купил по случаю праздника Рождества Христова да обмишулился малость?

Диакон Степан вытянул перед собой старый солдатский плащ, повернул туда-сюда, показывая отцу протопопу, словно тот намерен был торговаться в цене.

– А к плащу вот еще солдатская киса – мешок с затяжкой, – добавил диакон Степан.