История запорожских казаков. Быт запорожской общины. Том 1 - Дмитрий Яворницкий

Итак, мы нашли в пределах запорожских казаков, по отрывочным документальным данным, всех церквей 60; если бы до нас дошел вцеле весь запорожский сечевой архив, тогда церквей в Запорожье оказалось бы гораздо больше показанного числа; но уже и этого достаточно, чтобы не сметь сказать, что запорожцы представляли собой скопище людей «без никакой религии».

Теперь, после общего очерка развития церкви в Запорожском крае, необходимо сказать о самом устройстве ее, об отношении пастырей к пасомым и, наоборот, пасомых к пастырям, о материальном быте запорожского духовенства, об усердии запорожцев к храмам Божиим и особенной страсти их к торжественному богослужению, и, наконец, о наиболее чтимых ими святых и церковных праздниках.

Запорожские казаки всегда считали свою церковь независимой в отношении высшей духовной русской иерархии; потому, хотя они и обращались за разрешением разных церковных вопросов и за присылкой в собственные церкви духовенства к киевским митрополитам, но все же в церковных делах Запорожья ставили решения своего Коша выше власти киевского митрополита, межигорского архимандрита и собственных церквей начальника. Но такая церковная автономия, естественно, не могла нравиться русскому правительству, и потому, со времени присоединения запорожских казаков к России, после 1734 года, русское правительство, постепенно прибирая к рукам запорожцев, старалось лишить их, между прочим, и церковной автономии. Первый случай представился к тому в 1759 году, по поводу приезда в Сечь милетийского епископа Анатолия Мелеса. Анатолий Мелес, прибыв в Россию сперва в сане архимандрита и в качестве собирателя подаяний в пользу Афонского Георгиевского монастыря, а потом в сане епископа и в качестве уполномоченного от турецких славян, желавших переселиться в Южную Россию, объезжая слободскую Украину и Новороссию, явился в Сечь и здесь совершил несколько торжественных богослужений по чину архиерейскому. Но, совершая литургию, он на ектениях или вовсе исключал имя местного высшего иерарха, киевского митрополита Арсения, или произносил его весьма «неправильно и непристойно». Синод осудил его за это, но сенат, ввиду важности приезда греческого епископа в Россию, взял его под свою защиту; запорожцы также оказали ему свое покровительство и решили не отпускать его от себя; тем не менее в конце 1760 года Анатолий Мелес был низложен и лишен сана. Тогда в Сечь послан был царский указ, в котором войску запорожскому «наикрепчайше повелевалось, дабы они никаких духовных лиц, кроме указно определенных от епархиального своего архиерея, отнюдь не принимали и не держали и без дозволения его никого к священнослужению допускать отнюдь не дерзали»[780]. Тем не менее запорожские казаки все же считали свою церковь зависимой только от собственного Коша, а не от русского правительства. На этом основании в 1769 году, во время Русско-турецкой войны, они не хотели, несмотря на приказание фельдмаршала графа П.А. Румянцева, поставить в зависимость бывших в походе запорожских иеромонахов от обер-священника всей действующей армии. На этом же основании последний кошевой атаман Петр Иванович Калнишевский, приняв от Межигорского Спасо-Преображенского монастыря иеромонаха Германа, как говорит о том Скальковский, «человека столь хорошего жития, что он может и проповеди говорить», другого, присланного в то же время и тем же монастырем, иеромонаха Кошмана, за то, что он «непорядочно», то есть без позволения Коша, уезжал в Киев, велел немедленно отослать в Межигорский монастырь. Оттого, числясь парафией киевского митрополита, запорожская церковь даже московскому патриаршему престолу подлежала лишь номинально, в действительности же была в безусловном ведении одного Запорожского Коша[781].

Нравственная зависимость запорожской церкви признавалась войском только от киевского Межигорского монастыря. С самого начала своего исторического существования, то есть около 1576 года, сечевая церковь составляла парафию Трехтемировского Киевской епархии монастыря; но потом, после опустошения этого монастыря, в эпоху польско-казацких войн, в тридцатых и шестидесятых годах XVII столетия, она стала считаться зависимой в духовном отношении от киевского Межигорского Спасо-Преображенского монастыря[782]. Но, видимо, эта связь сечевой церкви с Межигорским монастырем на первых порах была непродолжительна: по крайней мере, во второй половине XVII века запорожские казаки хлопотали о приписке своей церкви к Киево-Межигорскому монастырю. Так, от этого времени до нас дошло два письма, кошевого Ивана Сирко и кошевого Григория Иваники, по поводу вновь установившихся отношений между Межигорской обителью и сечевой церковью. Кошевой Иван Дмитриевич Сирко в 1676 году писал в Межигорскую Спасо-Преображенскую обитель письмо, в котором просил игумена монастыря прислать в Сечь, на правый клирос, какого-нибудь из уставщиков, потому что «свецкие панове дьяки», с одной стороны, не способны к церковному делу, с другой – не умеют ценить «ласки войсковой» и спокойно проживать в Сечи; в то же время кошевой извещал, что войско запорожское решило посылать свой доход в ту обитель, в которой об нем молят милостивого Бога и при которой находится шпиталь для недужных казаков, то есть обитель Межигорского Спаса[783]. Кошевой Григорий Иваника с судьей Меченком, писарем Константиевичем, есаулом Цесарским, куренными Стягайло и Олексиенко, атаманами Яковом и Павлом и всем товариществом низовым, в 1683 году определеннее выражали свои отношения к Межигорскому монастырю; они писали на этот счет следующее письмо (цитируем по Скальковскому): «Так как нам, всему войску запорожскому, били письменно челом наши духовные отцы, честный господин отец Василий Васьковский, игумен киевский Межигорский, со всем собором и с братией своей[784], прося утвердить письменным обещанием всего войска на потомные часы и лета, чтобы теперь и на будущее время присланные священники из их общежительного киевского Межигорского монастыря, а не из другой какой-либо святой обители службы Божии в церкви святой нашей запорожской Покрова Пресвятой Богородицы совершали и все надлежащие правила на спасение войску отправляли и духовными отцами товариществу были, и чтобы парафия наша запорожская всегда в их обладании находилась. И мы, все войско, в течение немалого времени видя, насколько пристойно иноческое и общежительное житие отцов киевских Межигорских, находя чин их монастырский похвалы достойным, считая его ко спасению людей полезным, приветным и страннолюбивым, имея и в войске, и в церкви нашей служителей его немало и видя порядок в церкви Св. Покрова постоянный, отправление церковных служб по монастырску чину и всем тем утешаясь, мы, войско, после всего этого единодушно и хорошо между собою посоветовавшись, ту челобитную вышесказанных отцов приняли и в скарбницу войсковую спрятали, а на их желание согласились, чтобы церковь запорожская Св. Покрова и вся парафия наша всегда за ними оставалась на потомные часы, чтобы при Св. Покрове неотменно священнодействовали лица из монастыря общежительного киевского Межигорского и войску запорожскому богомольцами и духовными отцами были. При этом ставим своим условием, чтобы монастырь на то святое дело прислал людей способных и статечных: двух священников, диакона и уставщика. Изложенную нашу войсковую согласную волю сим нашим войсковым подписом и печатью теперь и навсегда на потомные часы подтверждаем. В заключение желаем и просим, чтобы никто на вечные времена не нарушил и не отменил ни нашей воли войсковой, следовавшей за волей Божией, ни нашего постановления, чтобы войсковое слово, вовсе не противное воле Божией, напротив, славу Божию возвеличивающее, было всегда поважно, статечно и, як скала, неподвижно»[785].