Размышления о богослужении - Георгий Петрович Чистяков

запел: «Отец Иван, прости меня, я не приду. У меня что-то голова ужа-а-асно разболелась. Поеду на дачу, отлежусь…» Вранье получилось таким незамысловатым, детским, что смеялись, наверное, не только мы трое, но и на том конце провода. Да можно ли было его не простить?

Простота и учтивость обхождения «с каждым и с каждой» (при таком-то послужном списке и ученых регалиях!) выдавали в отце Георгии интеллигента старого замеса, из тех, к числу которых принадлежал, скажем, академик Лихачёв. Хоть и писал батюшка, что не может назвать себя учеником Дмитрия Сергеевича, потому что лишь иногда слушал его лекции, они были «одной крови» – одного духа, не мысля жизни вне культуры. Вот Господь на какое-то время и свел их в Фонде культуры, где отец Георгий работал под началом Лихачёва. Позже ему рассказали, что Дмитрий Сергеевич регулярно читал «Русскую мысль» и первым делом искал в свежем номере газеты его статьи. Их роднили наследственная укорененность в вере, полное неприятие «советчины» и «сталинского людоедства», глубочайшая преданность филологии.

«Есть все основания говорить о том, – писал отец Георгий, – что научная деятельность Дмитрия Сергеевича была своего рода религиозным служением». Близкая мысль – в статье о философе, монахине-кармелитке Эдит Штайн: «Научная работа вполне может стать молитвой. Главное заключается в том, чтобы отдавать людям вокруг себя всё, чем ты обладаешь». Отец Георгий не отделял лекционную, исследовательскую, писательскую и вообще никакую свою «светскую» деятельность от священнического служения – это у многих из нас Бог и профессия числятся по разным ведомствам. «Задача христианина, – приводит он в той же статье цитату из Эдит Штайн, – …научиться жить в руках Бога… в простоте младенца и смирении мытаря».

Оба эти качества с годами всё явственнее проступали в самом отце Георгии. Воистину со смирением мытаря участвовал он в телепередачах на самые разные темы – случалось, редакторские ножницы почти лишали смысла его присутствие в студии. Сам он, видимо, так не думал, скорее, разделял убежденность отца Александра Меня: если тебя услышал хотя бы один человек в зале, идти туда стоило. Он точно знал: вера без дел мертва, и не рассуждал о том, что Церковь не должна подменять государство в социальном служении, поскольку сам никогда ничего от государства и не ждал и нам не советовал, а беды и нужды в России хватало во все времена. На особом счету у него были люди инициативные, умевшие, например, собрать деньги, буквально с миру по нитке, и издать нужную христианскую книгу, как это делала Ольга Тимофеевна Ковалевская в Петербурге или те из прихожан, кто, не жалея времени и сердца, работал рядом с ним в той же Республиканской детской.

Ни разу не приходилось слышать от него, что современное христианство переживает кризис, хотя он не мог не видеть серьезных внутрицерковных и межконфессиональных проблем и того, что только ленивый не кидает в нас камней из-за ограды. Напротив, отец Георгий считал, что «малое стадо не обречено». Рассказывая в статьях, проповедях, на бесчисленных конференциях об удивительных судьбах подвижников XX века, он с уверенностью говорил:

«Если мы будем хотя бы сколько-то достойны того, что делали эти люди, если будем продолжать идти их путем, и через сто, и через двести лет будет существовать Церковь Христова».

Хватило бы нам только мужества и веры остаться там, где поставил нас Бог, и разделить болезни и скорби своей многострадальной Церкви, не всегда помнящей, Чья она…

На другой день после вести утреннее правило преткнулось на «тяжкоболящем иерее Георгии», помолчало над зияющим провалом, потекло дальше. Место «бати» оказалось рядом с убиенным протоиереем Александром.

Было дважды, впредь будет трижды памятным для меня 22-е июня: начало великой и страшной войны, день рождения отца, день смерти отца Георгия.

Но смерти нет. Впервые это открылось, когда он отпевал давнего нашего друга Яна Гольцмана, настигнутого тою же болезнью. Трижды склонялся ко гробу поцеловать, будто роднее и ближе никого не было, говорил о том, каким чистым человеком был Ян, как талантливы его стихи и проза, вышел из храма проводить. Всё, что происходило потом, на кладбище в Переделкине, казалось лишним. Главное сделал отец Георгий: разрешил узы, бережно, «яко чистую плащаницу», принял незримую душу, поцеловал и отпустил лететь. С того дня я не могу плакать по усопшим.

Многие из тех, кто провожал отца Александра Меня и пришел проститься с отцом Георгием, говорят о сходстве этих прощаний. Оно несомненно, только не нависала над гробом отца Георгия темная тень злодеяния, не был пропитан кровью его путь к небесной обители, не разрывалось от бессильного гнева сердце…

Никогда, казалось мне, так не пел наш хор, никогда глубокая река скорби не светлела так стремительно, становясь мощным потоком благодати и… ликования, никогда так явственно не ощущалось, что Христос посреди нас.

Осиротел наш храм. Осиротел отец Александр Борисов, нежно любивший и, сколько мог, оберегавший своего собрата, возлагавший на свои плечи его бремя. Осиротели наши жены-мироносицы и братья, отмаливавшие его у смерти. Но какие у этих людей лица! Разве не лег на них отсвет того небесного огня, которым горел и зажигал души отец Георгий? Печаль их светла, а если на глазах слёзы…

«Господи! Если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой… Иисус… прослезился. Тогда… говорили: смотри, как Он любил его».

Смотрите, как мы любили его. Как любим. «Смерть, где твое жало?»

Любимые, не надо слёз.

На время запертые в теле,

На время мы осиротели.

Но сколько верных собралось

У гроба! Как у колыбели.[52]

* * *

А что же было потом? Потом была жизнь. Ее продолжение. После трагической гибели отца Александра Меня духовные дети и родные пастыря стали собирать его наследие, издавать книги, делать фильмы, выпускать аудиозаписи. Эта работа продолжается и сегодня, и теперь уже трудно сказать, когда отец Александр приобрел больше душ для Христа – до или после.

Так произошло и с отцом Георгием. Важную работу по расшифровке и изданию (на собственные средства) его проповедей проделали Светлана Евгеньевна Лукьянова и ее сестра Марина Сергеевна Соловейчик. Хотя многие сетовали на то, что в этих книгах не устранены особенности устной речи, не сделаны сокращения, издатели систематизировали огромный по объему материал, сохранили для нас интонацию, живой поток мыслей и чувств отца Георгия.

Когда вместе со Светланой Евгеньевной мы приехали в Харьков по приглашению Театра детей «Тимур», с которым приход Космы и Дамиана был много лет