Размышления о богослужении - Георгий Петрович Чистяков

связан творчески и духовно, для нас оказался неожиданным интерес к личности и наследию отца Георгия. В Музыкально-театральной библиотеке им. К.Станиславского прошел вечер его памяти, и люди, пришедшие послушать рассказ о пастыре, были благодарны за возможность получить его книги.

По совету Наталии Большаковой, духовной дочери отца Александра Меня, я написала для театра «Тимур» пьесу о детской больнице. Основана она была на документальном материале, в разные годы публиковавшемся в журнале «Истина и Жизнь» и в Приходской газете храма свв. Космы и Дамиана. Главным героем спектакля стал отец Георгий. Играл его Антон Жиляков, знавший батюшку, который с любовью благословлял гостей из Харькова, приезжавших в Москву на гастроли. Готовя эту роль, Антон перечитывал книги отца Георгия, слушал проповеди, стараясь не просто копировать его манеру, а глубоко вжиться в образ. Монолог «Где здесь Бог?» – об испытании веры при столкновении со смертью детей, взятый из эссе отца Георгия, стал кульминацией спектакля. Его до сих пор играют в театре «Тимур», когда необходимо собрать деньги для спасения онкобольного ребенка. Так удивительным образом претворились в реальное дело размышления отца Георгия о подлинном христианстве: дети разделили боль других детей и стали спасать их. Лет пять тому назад участники спектакля «Пожалуйста, живи!» собрали деньги на лечение четырехлетней Маргариты Никитиной. Сегодня она здорова и играет в театре «Тимур». Как был бы счастлив отец Георгий, узнай он об этом! Иногда я думаю, что знает.

Закончу стихотворением, которое, надеюсь, объяснит, откуда такая уверенность.

Великим постом

…Сойдя впотьмах с вечерней электрички,

еще полна Великого канона

печалью, думала: весь век свой прожила

ты на обочине. Не пригодилась

любовь твоя любимому. Бетонной

плитой легла на грудь твою беда

единственного сына, и душа

окаменела: радости о Боге

в ней нет. Одно терпенье – как проклятье…

А утром тонкий сон пронзил звонок

и – так знакомо тянущий слова,

ни с чьим не схожий голос в трубке:

                                          «Алла,

какое теперь время?» Я в ответ

беззвучно: «Вечность…»

                                          А отец Георгий:

«Здесь всё цветет: мирт, олеандр…»[53]

И – шорох,

дыхание безмерного пространства,

где только что Присутствие живое

так несомненно было…

                                          Ликованье

меня весь день носило по волнам

и обдавало брызгами и светом.

Так вот он где! Ему Христом дарован

мной виденный когда-то Вечный Город

с его холмами, со Святой Сабиной,

плывущей неподвижно, как дредноут,

над Авентином, с садиком цветущим,

где так любил он слушать тишину

сквозь гомон детский…

                          Что же ты врала —

«нет радости»? Она с тобой, и даже

тебе звонят – оттуда. Значит, помнят,

и любят, и…

                                          Господь, благодарю

за эту весть, за жизнь, за смерть – за всё…

2007 г., 2019 г.

Священник Яков Кротов

«Священник» он сам считал своим первым и главным определением, хотя на жизнь зарабатывал не этим (служил с 1992 года, то есть с рукоположения, в храме свв. Космы и Дамиана в Столешниковом переулке), а профессионально был прежде всего филологом-античником, заведовал кафедрой истории культуры Московского физико-технического института (крестил ректора физтеха Николая Карлова), читал лекции в Российском государственном гуманитарном университете, в Общедоступном православном университете, основанном протоиереем Александром Менем, много участвовал в разнообразных российских и зарубежных конференциях, много публиковался.

Работал в Библиотеке иностранной литературы. Названия должностей менялись от заведующего залом религиозной литературы до сотрудника Института толерантности, но суть оставалась одна: по-европейски образованный человек с европейскими же представлениями о том, для чего и как жить, что такое цивилизация и цивилизованные отношения между людьми, выстраивал всевозможные мосты, мостики и организационные площадки для строительства этих цивилизованных отношений.

Наверное, самым выигрышным, с точки зрения репутации, занятием отца Георгия была забота о детях в Республиканской детской клинической больнице: служение литургий для детей и взрослых, сбор пожертвований, сплочение волонтеров, верующих и неверующих. Однако «очень любил детей» – это не об отце Георгии. Он просто переживал, сострадал, мучился, и – что резко выделяет его из многих и многих «любящих детей» – совершенно естественным образом во время проповеди говорил о том, как ужасно, что в больнице за неделю умерло столько-то детей, как ужасно, что в Чечне погибло столько-то солдат, и как особенно ужасно, что скрывают, сколько в Чечне убито мирных жителей, взрослых и детей.

Священников много, интеллектуалов много, много ныне и совмещающих эти две ипостаси, а мало – гуманистически образованных и интеллигентно ведущих себя людей. Отец Георгий был одновременно гуманистом и священником, как Эразм Роттердамский, и очень напоминал этого основателя современной «европейскости» сочетанием веры во Христа, доверия к науке, уверенности в человеке, веселого скепсиса по отношению к любым попыткам быть выше других, осчастливливать других без их согласия и участия, и грустного юмора по отношению к тем из этих попыток, которые удались. А ему выпало жить в стране, где таких «удач» было много. Его смерть, как и смерть Анны Политковской, – своеобразный гудок, оповещающий о тумане, который опять сгустился после неполных двадцати лет свободы. То, что эта смерть ненасильственная, что тут трагизм, за который нельзя предъявить счет никому из людей, а разве что Богу, лучше всего напоминает о той многомерности мира, которую отец Георгий исповедовал и проповедовал.

Отец Георгий имел политические взгляды, высказывал их в печати, на радио и на телевидении; его охотно приглашали, потому что говорил он великолепно. Он был резко и гласно против войны в Чечне, называл это всегда именно войной, а не «борьбой с терроризмом». Более того, он был – horribile dictu, как выразился бы он сам, а по-русски «страшно сказать» – против армии вообще, во всяком случае, против такой армии, которая уже лет десять как составляет и форму, и содержание российской действительности: «Армия … превратилась … в политическую полицию, … в своего рода “соковыжималку” … Если раньше при помощи насилия можно было чего-то добиться, то теперь насилие заводит только в тупик – это какая-то новая реальность, с которой нельзя не считаться. Абсолютно ясно, что армия в этих условиях уже не может восприниматься как символ нации и предмет национальной гордости, как христолюбивое воинство, которое принято поминать во время богослужения. … У нас, особенно в стенах Государственной Думы, такую критику обычно называют шельмованием армии, но на самом