Размышления о богослужении - Георгий Петрович Чистяков

деле она неизбежна и естественна. Увы, в сегодняшней России ее голос слышен слишком слабо».

В современной России, как и в советской России, на такие заявления принято либо стрелять от бедра, либо бить кирпичом, либо, в самым мягком случае, спрашивать с прищуром: «А что вы конструктивного предлагаете взамен?» А он предлагал взамен нормальную человеческую жизнь и не стеснялся называть европейскость – нормой, а изуверство – не «национальными особенностями», тем более не «основой православной культуры», а именно изуверством. Когда в 2002 году Кремль организовал травлю католиков и высылку из России дюжины католических священников и епископа, отец Георгий был в числе немногих, кто печатно выступил с протестом. В отличие от многих других он совершенно не волновался, когда же Папе разрешат приехать в Россию; его волновало, когда Россия приедет в Европу, приедет не поучать, а жить по-людски. Поэтому отец Георгий Чистяков оставался наособицу и в последние годы, когда уже сформировался довольно пухлый слой гламурных православных – и священников, и светских интеллектуалов, которым Кремль по-европейски платит за умение на европейских языках оправдать любую кремлевскую гадость как проявление высшей европейскости.

После того, как в 1990-е годы Россию покинули, спасаясь от нового – теперь в православной упаковке – застоя, отцы Игнатий Крекшин, Мартирий Багин, Зинон (Теодор); после того, как замолчали или, что еще драматичнее, заговорили не своим голосом священники, знаменитые своим демократизмом в перестройку, именно отец Георгий Чистяков остался практически единственным доказательством того, что можно быть православным священником – и экуменистом, демократом, пацифистом, умеющим идти по «царскому пути» между политизированностью и аполитичностью. Умеющим не только сказать о том христианском, что, действительно, в основе европейскости, но и сказать по-европейски – без рабьего языка Эзопа и без скоморошьего радикализма. Умеющим и желающим, рвущимся сказать – этим отец Георгий отличался от множества вполне либеральных людей, которые пришли в духовное сословие ненамного позже, но пришли, уже твердо понимая, что выбирают стезю жесткой самоцензуры, академического богословия, соглашаясь на своего рода катакомбное православие внутри казенной Церкви. Впрочем, такие «катакомбы» точнее назвать «внутренней эмиграцией».

Сегодня политическое, духовное, душевное распутство или, в лучшем случае, беспутство преобладает в России и среди мирян, и среди неправославных, традиционных и нетрадиционных верующих, среди атеистов, агностиков и мирян от неверия. Для них то, что демократов стало существенно меньше – на одного человека! – благая весть, а то, что верующий, да еще православный, да еще священник, утешавший безнадежно больных детей и их родителей, сам умер от безнадежной болезни, – лучшее доказательство того, что Бога нет, а если и есть, так это такой Бог, что лучше бы Его не было. Эта правда – плоская и фальшивая правда смерти, а смерть отца Георгия – свидетельство о другой, не поддельной, а живой Правде свободы и Воскресения.

2007 г.

Светлана Лукьянова

Я пришла в храм Космы и Дамиана более одиннадцати лет назад и сразу оказалась под мощным воздействием проповеднического дара отца Георгия. До этого я знала о нем, как и об отце Александре, с августовского противостояния у Белого дома. Потом – от своего сына Андрея, тогдашнего прихожанина храма. Я только начинала входить в Церковь и толком не знала, как нужно исповедоваться. Об этом и сказала отцу Георгию, упомянув, что пришла по совету сына, и назвала его имя. И вдруг отец Георгий обрадовано восклицает: «А, Андрей?!» – и дальше уточняет у меня какие-то детали, из чего я понимаю, что он участвует в его проблемах. Меня они очень волновали, и мгновенное обоюдное понимание стало и фоном, и точкой отсчета моего вхождения в Церковь и в христианство. Именно тогда я впервые почувствовала благодатный поток «от сердца к сердцу». Эти крылатые слова выражают самую суть пастырского отношения отца Георгия к своим братьям и сестрам во Христе. Его сердечность, «замыкание» на каждом прихожанине во время исповеди влекли к нему людей с их бедами и болями. На субботних всенощных я наблюдала, как клубится хвост исповедников к отцу Георгию, и удивлялась его выносливости. В те времена он, правда, еще «летал» по храму, потом стремительно убегал. «Уходящая натура», – заметила я вскользь (была такая телепередача Льва Аннинского). Он улыбнулся – сравнение ему понравилось.

Однажды, вначале еще, я пожаловалась на свое одиночество здесь, в храме, и он, уже на ходу или, вернее, на лету, воздев руки к небу, в своем холерическом темпераменте утешил: «Мы же, Света, связаны духовно!» И это было для меня новым толчком к размышлению именно о духовной компоненте христианства, о сердцевине нашей церковной связи, то есть – о Господе Иисусе Христе.

Как-то в Великую пятницу он обмолвился, что это для него особая служба (Царские часы) и что он не знает, почему многие недооценивают пятничную службу. Когда у меня появилась возможность, я уже не пропускала литургию в пятницу. Каждое слово проповеди хотелось запомнить. Я спросила отца Георгия, можно ли записывать, и тогда появился в руках диктофон. Три-четыре человека рядом тоже записывали, ну так – для личного воспроизведения дома.

Однажды я, пропустив лекцию на Раушской[54], попросила ее у прихожанки – переписать, и она мне принесла с кассетой общую тетрадь, в которую уже расшифровала это слово. Листаю и поражаюсь: ровным почерком исписанные страницы с указанием даты, места, номера кассеты для каждой проповеди или выступления. Тетрадей таких уже было более десятка. Я, со своим журналистским рефлексом (был такой ракурс в моей биографии), ощутила клад в своих руках и побежала к отцу Георгию: «Посмотрите, какую работу делает Нина Александровна Савостьянова, это же надо вводить в компьютер!» – «Да-а, – протянул отец Георгий, – надо подумать, как сделать». Я с некоторым, наверное, нахальством говорю: «Не надо вам думать! Если вы благословите, я начну это делать!» Тетради эти начались с 2000 года, и я продолжаю вводить в компьютер, сейчас это уже 22-я тетрадь.

Это некоторое обоснование, почему я тоже решилась говорить. Пересказывать проповеди, конечно, не нужно. Но так как я ими за много лет уже как бы «прошита», как и проповедями отца Александра [Меня], которые мне тоже посчастливилось расшифровывать, то я осмеливаюсь говорить об их духовном влиянии на себя и моих ближайших сомолитвенников. И тут мне хочется рассказать о значении для нас именно пятничной литургии, или обедни, как любил ее называть отец Георгий. Это не противопоставление службам других дней; но в пятницу был какой-то свой климат, когда нет воскресного многолюдья и священник всех видит и знает не