Радин - Лена Элтанг

Люди делятся на тех, кто может долго молчать, и тех, кто в затянувшейся паузе чувствует себя виноватым. Понти, вот тот умеет молчать. Когда я велела ему убираться, он заглянул мне в лицо – с любопытством, как будто хотел открыть и посмотреть, что внутри. Так один таможенник смотрел на гипсового Будду. Разбивать сувенир таможенник боялся, но чутье говорило ему, что Просветленный доверху набит кокаином.

Это был второй раз, когда он так посмотрел, – а первый был давно, еще в августе, в тот день, когда он рисовал мои ноги на мятых листках. Когда дверь за ним закрылась, я сказала, что никаких сеансов не будет, забудь, но Иван только рукой махнул: не хочешь – не надо. Такие, как он, добавил он потом, недолго помнят таких, как мы.

Какие – такие? спросила я, Иван любит, когда я переспрашиваю.

Ну, не знаю, протянул он, как они называются, кистеперые? У них есть жабры, чтобы жить под водой, есть легкие, чтобы выползать на сушу, и, кажется, даже ребра, как у животного. Короче говоря, либо у тебя талант, укрепленный жестокостью, будто драконовой кожей, либо ты живешь на бывшем складе для ундервудов!

Радин. Суббота

– Вы ведь раньше встречали моего мужа? – спросила Доменика, когда они поравнялись с таможней. – Вы мне об этом не рассказывали. И зачем вам снимать этот дом?

– Встречал, но в другом обличье. Он сказал, что его зовут Салданья. А дом я непременно сниму, он похож на дачу моей прабабушки.

Они выбрали самую неприметную остановку в индустриальной зоне порта, где вдоль берега громоздились ряды контейнеров, а причалы были заброшены еще в начале девяностых. На остановке не было ни козырька от дождя, ни скамейки, только каменная урна и столб с расписанием.

В этой стране не прощают низости, думал Радин, поглядывая на бледное лицо своей спутницы, поэтому она не плачет. А там, где я родился, низость часто сходит за лихость, а жены душегубов годами носят в тюрьмы полотняные мешки с сухарями. Радин велел женщине надеть капюшон, хотя дождь наконец кончился. Пока они шли сюда от мастерской, он лил не переставая и как-то наискосок, потому что ветер был с океана.

– Почему он согласился на завтрашний спектакль? – Доменика взяла его за рукав. – Ведь это унизительно. Разве нельзя было найти другой выход?

– Выхода не было, – сказал Радин, покосившись на ее руку. – Я могу с ходу назвать вам три причины, но, возможно, их было больше. У вас кровь, вы что, поранились?

– Просто ногти обломала. Назовите хотя бы три!

– Ему нужна была поддержка Варгас: без истории с амнезией, которую она бралась подтвердить, его возвращение могло стать жалким и бесславным. Его собственные картины пропали, и найти их до начала аукциона было практически невозможно. О том, что произошло на вилле зимой, знали два человека, и Варгас – наиболее опасный из двоих. Это третья причина, и, пожалуй, самая важная.

– Вы думаете, мой муж убил Кристиана?

– Я думаю, это был несчастный случай. Ему следовало вызвать полицию. Но он поступил так, как поступил. Может быть, он пожалел об этом потом, но было поздно.

– Может быть, и я пожалею, – хмуро сказала Доменика, отпустила его рукав и отошла.

Радин проводил глазами старенький автобус, набитый строительными рабочими, судя по табличке на лобовом стекле, автобус шел в Портелу. В ту же сторону проехало несколько грузовиков с гранитными плитами.

Понятно, почему он туда пришел, думал Радин, ежась от утреннего холода. До закрытия выставки оставалось два дня, ему нужно было место, где можно спокойно ночевать. Может, он надеялся встретить Гарая. Может, хотел напиться вдребезги.

Шоссе снова стало пустынным, Доменика нетерпеливо ходила по обочине, сунув руки в карманы плаща, косынку она потеряла, светлые волосы выбивались из-под капюшона.

Вот почему попутчик отправил меня в галерею: я должен был убедить Варгас, что ее козыри не слишком достоверны. У нее было две карты, две смерти, о которых она могла рассказать. И Понти решил, что посторонний человек, детектив-иностранец, убежденный в том, что оба мальчика живы, что их видели зимой в столице, сможет ее урезонить, хотя бы на первое время.

Эта затея была довольно нелепой, но могла и сработать, как срабатывают наспех придуманные ловушки, пружины в сломанных часах и китайские стратагемы. Вот именно, стратагемы! Сливовое дерево засыхает вместо персикового – вот что произошло в августе на мосту Аррабида. Бить по траве, чтобы вспугнуть змею – вот что придумала галеристка, вручая мне список людей, которых следовало побеспокоить. Цикада сбрасывает золотой кокон – вот что сделал Понти, когда поселился в доме аспиранта. А наша встреча в поезде? Есть ли стратагема для этого эпизода? Послать дурака, чтобы убедить болтливую бабу в том, что двое умерших на самом деле живы.

Разумеется, есть. Извлечь из ничего нечто.

– Что это значит? – она подошла поближе. – Вы что-то сказали на другом языке.

– Опустите голову и не глядите по сторонам. И капюшон не снимайте! Ваше лицо в городе знают, в него, простите, рыбу в лавках заворачивают.

– Вы нервничаете. Вам нужно выспаться как следует. – Доменика завернула рукав плаща и пошарила в сумке. – Возьмите вот это. Не бойтесь, это гомеопатия, я сама пью от бессонницы. Две чешуйки на стакан холодной воды. Не больше!

– Смотрите, автобус на повороте. Вроде городской.

– Это семнадцатый, он идет до вокзала. – Она протянула ему флакончик из-под аспирина. – Я на нем поеду. А вы – на следующем, хорошо?

* * *

– Он будет делать то, чего не умеете или боитесь делать вы, но при этом он и есть вы! – сказал каталонский доктор, когда Радин видел его в последний раз. День был солнечный, и всю дорогу, пока он шел к каталонцу через парк, солнце мелькало между ветками, как будто гналось за ним, маленькое, медное, с золотой насечкой. В парке было по-зимнему сыро, но миндаль уже зацвел и засыпал дорожки розовыми мятыми лепестками.

Десятый сеанс был назначен на полдень, но Радин напрасно стучался в дверь, стеклянный квадрат оставался темным, и шагов слышно не было. Потоптавшись на площадке, он спустился вниз и столкнулся с доктором, снимавшим какие-то кофры с красной хонды, ласково, будто переметную суму с лошади. В кабинете каталонец бросил багаж у дверей и показал Радину на кушетку. Ширма с журавлями была отодвинута, на кушетке валялась скомканная одежда, а сверху лежал патронташ.

– Собирался второпях, – пояснил доктор, – внезапно позвали к пациенту в Эвору, а там дивная охота в холмах. Не то чтобы caça maior, но дичь водится достойная.

– И что же, убили кого-нибудь? – Радин взял вещи в охапку и перенес на стул, патроны в ремне сидели плотно, словно монгольские конники в шишаках, и он почувствовал детское желание украсть хотя бы один.

– Видел кролика на утренней дороге, – туманно ответил доктор, усаживаясь за стол. – У вас сегодня последняя сессия, оплаченная благотворительным фондом «Sobriedad». Будете ли продолжать?