Триптих - Макс Фриш

обращается к ребенку.

Дочь. А ты? Хочешь, я угощу тебя малиновым соком? Ты любишь? Давай-ка вместе сходим на кухню. Идем! Приготовим малиновый сок. (Берет ребенка за руку и уходит вместе с ним.)

Участник поминок. У тебя есть спички?

Другой роется у себя в карманах.

Участник поминок. Трубка опять потухла.

Третий подносит ему спички.

Третий. Можете оставить их себе.

Участник поминок снова зажигает трубку.

Участник поминок. Я тоже не набожный, но мне не мешает, когда на кладбище говорит пастор. Понятно, это не бог весть что. Но, по крайней мере, не пошлость. (Снова пыхтит трубкой.)

Участник поминок. В конце концов, существуют традиции.

Тишина.

Некто. В саду есть напитки.

Молодой пастор подходит к Роже, тот жует.

Пастор. Где госпожа Пролль?

Роже. Не знаю.

Пастор. Я бы хотел проститься.

Роже вытирает палец о носовой платок.

Роже. Господин Пастор, мы бы все хотели…

Некоторое время все заняты едой, за исключением Молодого пастора, высматривающего Вдову, Роже, который уже поел, молодой женщины в брюках, которая стоит в стороне и курит, и человека с трубкой; возвращается Дочь и раздает всем бумажные салфетки.

Дочь. Напитки в саду.

Присутствующие медленно уходят, пропуская один другого вперед. Остаются: Роже и Молодой пастор и на заднем плане молодая женщина в брюках, которая курит, теперь с пепельницей в руках. В белом кресле-качалке сидит Усопший, мужчина лет семидесяти, не шевелясь, но с открытыми глазами. Его никто не замечает.

Роже. Вы его лично знали?

Пастор. Нет.

Роже тоже закуривает сигарету.

Роже. Жизнь после смерти, он в это не верил. Я его знал, господин пастор, и держал речь в его вкусе.

Молодой пастор молчит.

Я очень высоко ценил старика Пролля…

Молодая женщина выходит из глубины сцены.

Франсина. Возьмите пепельницу.

Роже. О, большое спасибо.

Франсина. Другой здесь нет.

Роже стряхивает пепел.

Роже. Вы верите в жизнь после смерти?

Франсина (гасит сигарету в пепельнице). Не знаю…

Роже рассматривает ее.

Не знаю!

Входит опоздавший на поминки старик, опирающийся на костыли; он оглядывается вокруг и выглядит смущенным.

Роже. Я не сомневаюсь, что вечность существует. Но мне-то что с того? Это вечность минувшего.

Инвалид приближается к ним.

Инвалид. Где госпожа Пролль?

Роже. Она пошла за салфеткой.

Инвалид (говорит вполголоса). Кто бы мог подумать. Так внезапно. Семьдесят лет нынче не возраст. Или он уже давно был болен? Я и не знал. (Представляется.) Лухзингер. (Кивают друг другу.) Мы с Маттисом были друзьями, можно сказать, в одном гребном клубе состояли, о Господи, сколько ж воды с тех пор утекло…

В саду первый смешок.

Господин пастор, извините меня. (Ковыляет прочь.)

Роже. Я знаю только, что человеческого сознания без биологической основы не существует. Уже сотрясение мозга лишает меня сознания. Как может сохраниться сознание после материального разрушения мозга! К примеру, если я пущу себе пулю в лоб… Я просто хочу сказать: как биологический факт смерть — нечто тривиальное, подтверждение закона, которому подчинена вся природа. Смерть как мистификация, это другое. Я конечно не говорю, что она бессодержательна. Но мистификация. Даже если представление о вечной жизни индивидуума несостоятельно, мистификация заключается в том, что смерть в конечном счете есть правда о нашей жизни: мы живем раз и навсегда.

Франсина. И что это значит?

Роже. Прожитое остается. Я имею в виду: отдельные события нашей жизни, каждое на своем месте во времени, не меняются. Это их вечность.

Молодой пастор молчит.

Франсина. Вы хотя бы однажды теряли человека, которого любили, как никого другого?

Роже. Почему вы об этом спрашиваете?

Франсина. Вы рассуждаете так рассудочно.

Входит Дочь с Ребенком, у которого в руке стакан с малиновым соком, и провожает его в сад; Роже и Франсина следуют за ними; Молодой пастор остается в одиночестве.

Пастор. «А некоторые из них сказали: не мог ли Сей, отверзший очи слепому, сделать, чтобы и этот не умер? Иисус же, опять скорбя внутренно, приходит ко гробу. То была пещера, и камень лежал на ней. Иисус говорит: отнимите камень. Сестра умершего, Марфа, говорит ему: Господи! уже смердит; ибо четыре дня, как он во гробе. Иисус говорит ей: не сказал ли я тебе, что, ЕСЛИ БУДЕШЬ ВЕРОВАТЬ, УВИДИШЬ СЛАВУ БОЖИЮ? Итак, отняли камень от пещеры, где лежал умерший. Иисус же возвел очи к небу и сказал: Отче! благодарю Тебя, что Ты услышал меня. Я и знал, что Ты всегда услышишь меня; но сказал сие для народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что Ты послал меня. Сказав это, он воззвал громким голосом: Лазарь! иди вон. И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами, и лицо его обвязано было платком. Иисус говорит им: развяжите его, пусть идет!»[7]

В саду снова отдельные смешки.

«Пришел Иисус, когда двери были заперты, стал посреди них и сказал: мир вам! Потом говорит Фоме: подай перст твой сюда и посмотри руки мои; подай руку твою и вложи в ребра мои; и не будь неверующим, но верующим. Фома сказал ему в ответ: Господь мой и Бог мой! Иисус говорит ему: Ты поверил, потому что увидел Меня; БЛАЖЕННЫ НЕ ВИДЕВШИЕ И УВЕРОВАВШИЕ!»[8]

Входит Вдова с салфеткой.

Вдова. Где Роже?

Пастор. Госпожа Пролль, я должен проститься.

Вдова. Я хотела дать ему салфетку…

Молодой пастор подает ей руку.

Пастор. Истина — это истина, даже если ваш покойный муж не смог ее познать. Он ее познает, госпожа Пролль, я в этом уверен.

Вдова. Благодарю вас, господин пастор.

Пастор. Придет свет, прежде нами невиданный, и придет рождение без плоти; другими, чем после нашего первого рождения, пребудем мы, потому что мы были, и без боли и без страха смерти пребудем мы, рожденные в вечности.

Вдова провожает Молодого пастора к выходу. Остается Усопший в своем кресле-качалке. Голоса в саду; негромкие, но все более непринужденные. Немного погодя проходит Дочь с Участником поминок, которому она показывает дорогу.

Дочь. Дверь направо в прихожей.

Участник поминок кивает и идет дальше, Дочь возвращается к гостям. Остается Усопший в своем белом кресле-качалке. Голоса в саду. Потом возвращается Вдова и останавливается перед Усопшим.

Вдова. Маттис, я знаю! Ты не хотел пастора. Как часто я это слышала! По-другому было нельзя.

В саду слышно, как смеются сразу несколько человек.

Сейчас все в саду.

Тишина в саду.

У тебя была хорошая смерть, Маттис. Это все говорят. Сегодня мало кто может умереть дома. Вспомни свою бедную сестру! И семьдесят — это библейский возраст… Маттис, ты