Живой Журнал. Публикации 2012 - Владимир Сергеевич Березин

Я вижу, как они раскладывают на уличном почтовом ящике свои бутерброды и едят их, сидя обнявшись в седлах своих велосипедов".

Извините, если кого обидел.

24 мая 2012

История про то, что два раза не вставать

Такой день, такой день… И, чтобы два раза не вставать, ну как не вспомнить сегодня свой старый текст…

Я уже как-то был в этом лесу, когда пришла мода целовать дубы.

Тогда один прогрессивный журналист призывал опроститься и приникнуть к корням. Некоторые принялись целовать дуб на Тверском бульваре, но эстетам этого было мало. Они принялись целовать кору дуба повсеместно — в садах, парках и лесах. С этим я ещё разобрался и всё наверстал.

Поэтому мы выехали в лес рядом с окружной дорогой и целовались с дубами всю ночь напролёт, для того чтобы быть ближе к корням и не терять связи с почвой. Некоторые особо ветреные девушки целовались и с ясенями, и с берёзами. Основательные в своей жизни мужчины, разумеется, ограничивались дубами.

Но видели бы вы эти ясени!.. Это такие ясени, такие… Такие, что — ух! Сам бы поцеловал, еле сдержался.

А в это время все просвещённые граждане нашей страны смотрели конкурс Евровидение. С этим Евровидением каждый год происходит всё то же, что и с сошествием Благодатного Огня (Прости, Господи!), — все собираются, начинают глазеть в телевизор, тревожиться, что будет… И вот, наконец, удовлетворённо отваливаются в кресла: «Отстой! Слава Богу, дрянь — всё как раньше. Будем жить!»…

А тогда, на целовании дубов именно в этих местах, у меня и начались приключения.

Когда я решил купить себе воды с пузырьками, то уже понял, что дело неладно. Очередь передо мной не убывала — это как рой пчёл жужжали мокрые школьники, у которых был Последний звонок. А в день Последнего звонка, как известно, в моём городе творятся необычные вещи. Выпускники школ ходят повсюду в белых майках, дерутся с милиционерами и купаются в фонтане Центрального парка культуры и отдыха имени Горького. Эти — только готовились, покупали пиво, пили, покупали снова и бегали на задний двор магазина. Однако это было только начало вчерашнего непростого дня.

Миновав окружную дорогу, я заблудился в сумрачном московском лесу и наконец встретил древнюю старуху, которая тащила куда-то заплаканную девочку с заклеенным скотчем ртом, наверное, внучку. Я спросил бабушку, в какой стороне озеро.

— С уточками? — спросила старуха.

Я отвечал, что мне всё едино, но она не слушала.

— С у-у-уточками, — блаженно протянула она и поспешила в чащу, стуча своей ношей о деревья.

Понятно было, что я на верном пути.

И там я увидел всех своих возвышенных знакомых — и Синдерюшкина, и Урюпина, и даже приехавшего из своей деревни бывшего прапорщика Евсюкова.

Мы целовали деревья и надували фигурные шарики. Надувая какого-то резинового Зайца, я совершенно позабыл о своей несостоявшейся карьере старшего лесопильщика. Там была угрюмая бедность и непосильный труд, а здесь — под кронами дубов — карнавал и беспримесное веселье. Я держал Зайца за уши, Рудаков — за шею, а Синдерюшкин — за причинное место. Ухо вдруг дёрнулось и обвисло, и я понял, что Заяц готов.

К подвернувшемуся в лесу милиционеру привязали эти шарики, отчего тот стал похож на продавца воздушных шаров из книги «Три толстяка» замечательного советского писателя Ю. Олеши. Однако ж девушкам этого было мало, и они решили прыгать через костёр.

За неимением такового принялись прыгать через мангал.

Под моросящим холодным дождём наши девушки сразу стали похожи на утопленниц из известного рассказа «Майская ночь» великого русского писателя Николая Гоголя. Отличали их только венки — утопленницам их полагалось носить на голове, а не на бёдрах, как нашим конфиденткам.

Обратно тогда я шёл в темноте. В черноте озера кто-то копошился, булькал и чавкал. Это, видимо, были уточки.

Вдруг из кустов высунулся выпускник. Лицо его было мёртвым, безжизненным, а белая рубашка перепачкана в земле. В руках у выпускника болталась выпускница с красной перевязью через высокую грудь.

Непросты обитатели подмосковных и московских лесов.

И сейчас, отдышавшись, чтобы отогнать страшные воспоминания, я сказал:

— Это что! На меня как-то напал человек-чебурек. Скорбное и стыдное это дело — погибнуть от человека-чебурека. Разве пасть от бифштекса.

Извините, если кого обидел.

25 мая 2012

История про то, что два раза не вставать

Между тем, получил от одного уважаемого издания анкету.

Находясь в состоянии мизантропическом, впрочем, для меня обычном, начал на её отвечать.

1. Назовите до двенадцати ныне живущих русских прозаиков, до двенадцати ныне живущих поэтов, до двенадцати уже скончавшихся русских современных (после 1953 года) прозаиков, до двенадцати уже скончавшихся русских современных (после 1953 года) поэтов, которых считаете наиболее интересными, талантливыми, влиятельными и т. д.

Мне кажется, что тут выбрана правильная дата — именно 1953 год. Ибо «не успел он договорить, как раздался треск, и бывший прохвост моментально исчез, словно растаял в воздухе. История прекратила течение своё". Я бы правда перенёс рубеж на 5 января 1951 — когда умер Андрей Платонов.

И действительно, хотя после этого много хороших людей, зарабатывавших себе на хлеб литературным трудом были ещё живы, ничего нового не случилось.

Но после Андрея Платонова ничего вовсе нет.

Никаких двенадцати нет уж конечно. Есть какой-нибудь Юрий Казаков. Был Битов, которого я раньше очень любил — кажется, за путевые заметки. Нет, не помню. Есть Юзефович, которого я люблю нежно. Можно добавить ещё пять имён, а можно — сто. Нет ровно никакого критерия для их различения, кроме, может быть, тиражей. Но мы знаем, что это за критерий. В общем, никаких раздельных списков, никаких двенадцати по каждому пункту, то есть тридцати шести человек, я не насчитаю. Писатели — это ризбитая армия, что выходит из боя неся своих мертвецов на себе.

А влиятельные есть, что. Вот Пелевин влиятельный писатель — нет, не в том смысле, что выйди он на улицы и воструби в рог, за ним соберутся полки. И не в том, что он на кого-то оказывает эстетическое влияние, а в том, что он заставляет себя прочитать. Пелевин похож на Государственный гимн, сочинённый Сергеем Михалковым. По легенде, когда автора поносили нехорошими словами, он, немного заикаясь, отвечал «Г-г-говно-то г-го-вно, а слушать будешь стоя». Так и с Пелевиным — он обречён, на то, что будет