Шестьдесят килограммов солнечного света - Халлгримур Хельгасон

– Сколько вы хотите с нас за пользование, причал, площадку и склад? – спросил Лауритсен, по-прежнему сидевший за столом, даже не повернувшись в кресле. На его затылке можно было разглядеть намечающуюся кожисто-красную проплешину среди желто-белесых лоснящихся волос.

Хреппоправитель Хавстейнн прошел к концу стола и сел на свое сиденье. Вот до этого и дошло. Он почувствовал, что на него давят. Сейчас ему было бы лучше, если б с ним были члены совета хреппа, но преподобный Ауртни был, судя по всему, в другом фьорде, а старый хреппоправитель, Сиггейр с Сугробной реки, не вставал с постели. К счастью, его Мильда не пошла относить еду в Хуторскую хижину, когда в устье фьорда показался «Аттила», и сейчас сидела рядом, со своими встревоженными глазами – утес в дымном тумане мужа. Он бросил на нее взгляд, а потом повернулся к норвежцу и спросил, чтоб выиграть еще несколько секунд:

– Что вы сказали?

– Сколько вы хотите с нас за пользование, причал, площадку и склад? – повторил норвежец.

Исландский ленсманн достаточно долго прокопошился в этом мире, чтоб знать, что время столь же материально, как какая-нибудь гусыня, и его нельзя упускать: убежит и не вернется. Ему придется принимать решение в одиночку.

До сих пор хреппоправитель пользовался цифрой 900 крон за лето – девять стоимостей коровы – такую сумму платили норвежские китобои в минувшие годы, – но когда он стоял на причале и смотрел на все эти паруса и весь этот плавучий сосняк, она сама собой повысилась до 2 000 крон. А сейчас, когда он услышал, насколько сумасшедшие планы были у этого человека, он чуть не сказал 3 000. Другого они явно не заслуживали. Но когда он наконец заглянул в глаза капитану-трубочнику, сидящему напротив, то сам себя ошарашил фразой, которая сорвалась у него с языка:

– Десять тысяч крон.

Он услышал, как у жены спицы выпали из рук.

Что он наделал? Он их отпугнул? Ему стало все равно? Ему дым показался настолько противен? Ведь этот человек буквально выкурил его из его собственного дома. Он сам себя не понимал. Он ни в чем не проявил надменности с этим мастером шхуны, этим человеком, про которого ему было известно, что он переплыл Атлантический океан, как его счастливый тезка[114], и доплыл до Америки (букву «А» к этому слову прибавил тот капитан) и обратно. Он, исландский хреппоправитель, не только позволил себе прыскать со смеху и обвинять такого человека в незнании промысла и повадок моря, – он еще, из жадности неимущего и наглости нищего, потребовал у этого норвежца сумму, столь же безумную, как и рассуждения того человека о лове сельди в открытом море, а следовательно, крайне унизительную для такого бывалого крупного дельца. Сейчас он наверняка вскочит и быстро выйдет, уедет в какой-нибудь другой фьорд, за который дадут более хорошую цену.

Но Лауритсен вынул трубку изо рта, тихонько усмехнулся и протянул через стол свободную руку:

– Десять тысяч крон, по рукам.

Видимость в гостиной сейчас стала такой хорошей, что хреппоправитель заметил: капитан сказал это, не моргнув глазом, как будто он уже заранее вооружился числом десять тысяч крон.

Хреппоправитель почувствовал, как вокруг него рушатся горы, а сам он проваливается сквозь землю. Его мир за одно мгновение взял и вывернулся наизнанку. Ему едва удалось встать, чтобы проводить гостя к выходу. В следующие ночи он спал плохо. Почему он не сказал 15 000 крон? Или 20 000? Да, конечно, он все же получил 9 100 крон для своего хреппа. Это огромная сумма. Говорили, что новая церковь может стоить около 3 000 крон. А сейчас ему пришлось бы искать место, где поставить три церкви…

Нет, постойте-ка, он начал терять рассудок, сейчас у него опять выросли под ногами эти проклятые пружины.

Оговоренная плата за пользование фьордом была столь высока, что он не стал говорить о ней ни одной живой душе и запретил своей Мильде упоминать это в разговорах с кем бы то ни было. «Как будто за столом сидел Морекамень, а не Хавстейнн», – с серьезным выражением лица заметила супруга – она никогда не шутила. Ее муж повернул голову и стал смотреть с подушки на ее профиль. Да, очевидно, она сказала это всерьез. «В тебя сказка вселилась», – проговорила она затем и снова повернулась к нему; у нее на губах можно было с трудом разглядеть след очень слабой усмешки.

Супруги спали и хранили сообща эту цифру, словно двое воробушков – золотое яйцо. Впрочем, спала лишь Мильда, а Хавстейнн лежал без сна и глазел из своей бороды на деревянную стену – стену своей спальни, обшитую красивыми досками, светло-голубую в белой весенней ночи. Подумать только – он, в силу какой-то поросячьей шальной удачи, без труда выгадал для хреппа две дополнительные церкви со всеми алтарными принадлежностями.

Сначала он радовался этому – но потом начал видеть это в черном свете – эта мысль была почти невыносима. Цифру «десять тысяч» просто невозможно было согласовать с реальностью этого фьорда, она не подходила к ней – как лязг якорной цепи не подходил к овцам с Нижнего Обвала. И как бы он обосновал эту цифру сислюманну? Не лучше ли скрыть ее в балансе? Или часть положить на счет хреппа, а остальное хранить в горшке под кроватью?

И вновь хреппоправитель, сам того не подозревая, оказался на перекрестке двух эпох, на участке анархии, которая образуется, когда одна реальность встречается с другой и ни одна из них не знает законов другой, где промышленность сталкивается с жизнью в захолустье, где дымовая труба располагается в гостиной. Понять это гигантское создание ему удалось в силу чистейшей шальной удачи, и этим пониманием он был обязан вовсе не мозгу: это какой-то другой орган его тела понял, что здесь происходит, возможно, просто губы и язык, объединившиеся, чтоб сказать «десять тысяч».

А впрочем, удивительно, насколько такой выигрыш был нездоровым для души – у нее явно возникли с ним трудности, она была заперта в каком-то колесе, где ее день и ночь вращали по кругу. Хреппоправитель потерял покой, спал лишь сном отчаяния и целыми днями был сам не свой. Значит, это послано ему от лукавого, из кузницы дьявола – раз так влияет на человека?

Глава 4

Плотники-боги

К вечеру огромный корабль исчез – да и был ли он? Да, был: плотники остались здесь, более того – они уже начали пилить