Странные занятия - Пол Ди Филиппо

Чарли молча взял у Джемми один судок; мальчуган благодарно улыбнулся.

По ту сторону Фабрики зеркально повторялась в точности такая картина. При мысли об этом Чарли испытывал странное ощущение двойственности.

Прибежавшие первыми мальчишки уже сновали среди мужчин, раздавая судки с ленчем и керамические бутыли, которые приволокли еще холодными из колодца. С появлением жестяных сосудов мужчины приобрели некое благородство. Каждый чуть распрямил плечи под грубой курткой (надеваемой утром перед уходом из дома, снимаемой на Фабрике, чтобы дать свободу рукам, и вновь натягиваемой, чтобы идти на ленч), словно говоря: «Моя жена и старшой снова выполнили свое. Пусть все это увидят и отметят». Потом они начинали разбирать свои трехчастные судки. Верхняя часть снималась простым поворотом. Под верхней крышкой, которую на протяжении всего ленча полагалось удерживать на колене, всегда оказывался огромный ломоть плотного крессржаного хлеба с темно-оранжевым маслом — почти четверть каравая. В контейнере под ним хранилось главное блюдо: ароматное жаркое из горного ягненка с каперсами, или две отбивные, или колбасный хлеб, благоухающий тертым зеленым орегахом. В последнем отделении ждал десерт: фруктовый пирог с ягодной начинкой, заварное пирожное с витояблоком или коричное печенье.

Летний воздух заполнили звуки сдержанного, но быстрого поглощения пищи. Мужчины были еще слишком заняты, утоляя разбуженный работой голод, чтобы заводить разговоры.

Чарли переминался с ноги на ногу, ожидая, когда появится отец, работавший на ровнице — в одном из дальних цехов. Коротая время, он рассматривал судок. На крышке и на донышке были грубо выцарапаны инициалы отца — «РК». В бороздки букв на жести въелась застарелая грязь, которую мать, сколько бы ни терла щеткой из кабаньей щетины, никогда не могла отмыть до конца.

Внезапно Чарли как громом поразило: завтра он судок уже не понесет. Завтра эта обязанность ляжет на плечи его младшего брата Алана, чьим ручонкам придется управляться с двумя ленчами. У Чарли будет собственный судок. Его, наверное, уже купили в лавке компании, и сейчас он стоит на кухонной полке. Сегодня вечером ему придется выцарапать там свои инициалы «ЧК». Завтра он будет сидеть здесь с отцом, вероятно, умирая с голоду и такой усталый, каким никогда не бывал раньше. Не будет больше тихих ленчей с матерью, Аланом и Флой…

«ЧК». Смотрите, смотрите! Смотрите, смотрите, завтра вот-вот наступит!

Все это было слишком странно. Чарли никак не мог взять в толк, как можно за какой-то день перескочить от пусть временного, но вечного бессмертия на вершине кирпичной горы в недра Фабрики? Ведь между ними, кажется, пропасть…

На одно краткое мгновение, когда силуэт мужчины уже показался в сумраке за порогом фабрики, но еще оттуда не вышел, его осиял свет. По одежде и коже затанцевали крохотные частички и пылинки сияния. Его словно бы припорошило каким-то волшебным порошком, который не отражал свет, а создавал его, порождал из собственного магического естества. На долю секунды отца Чарли облек переливчатый костюм из светлячков. Разумеется, это был лишь слой висящих в воздухе частиц люксара, пронизавших всю Фабрику. Как только мужчина ступил на залитую солнцем площадку, переливчатый костюм исчез, и теперь он был одет в точности как и все остальные — в практичную тускло-коричневую бумазею.

Подбежав к отцу, Чарли отдал ему судок и бутыль с пивом. Отец молча кивнул, взъерошил темно-русые волосы сына и направился к пустому месту на скамье. Туда он упал устало, будто ноги его не держали, а все тело налилось свинцом. Через минуту контейнеры с обедом уже были расставлены у него на колене, как на буфетной стойке, и, выудив из кармана ложку, Роджер Кэйрнкросс отер ее о рукав (тем самым, вероятно, нанес на нее частиц люксара столько же, от скольких избавился) и начал есть, забрасывая под висячие усы куски жаркого, точно человек, засыпающий канаву.

В обычный день Чарли присоединился бы к сверстникам в их возне, какую всегда затевали в ожидании, пока опустеют судки. Но сегодня он уже не знал точно, кто он: ребенок или взрослый. Поэтому он остался за спиной у отца и, пока взрослые ели, не решался заговорить.

Отец, казалось, не возражал. Во всяком случае, не приказал отойти. Может, и он угадал сумятицу в мыслях сына. Наконец, вымазав кусочком хлеба остатки подливки, Кэйрнкросс-старший закончил есть. Аккуратно составив части судка, он протянул его назад Чарли, потом достал из кармана куртки трубку, набил ее дым-травой и начал пускать голубоватые клубы. Его товарищи делали то же самое — все, кроме самых младших. Когда едкий дым достиг ноздрей Чарли, он закашлялся и тут же мысленно поклялся ни за что не приобретать такой необъяснимой, гадкой привычки.

Надменные стрелки часов стали на половину второго. Первый, кто заговорил, обратился не столько к товарищам, сколько к воздуху перед собой.

— Я слышал, новая фабрика почти закончена.

Особая — ни с чем не перепутаешь — интонация отличала Фабрику от фабрики. Первое относилось, разумеется, ко всему громадному многоцеховому комплексу, который, покрывая около пяти миль, тянулся с северного края Долины почти на три четверти ее длины к югу. К тому же Фабрика с большой буквы означала больше, чем просто строение с его содержимым. Она подразумевала общность, охватывающую всех в Долине, таинственное и загадочное нечто, большее, чем отдельный человек, и заслуживающее безграничной преданности. То, что в конечном итоге тянулось к звездам.

Произносимое более фамильярно и без такого уважения слово «фабрика» с маленькой буквы употреблялось в буквальном значении, то есть относилось к отдельному производству, из совокупности которых состояла Фабрика. Каждая фабрика с маленькой буквы была скоплением людей и станков, превращающих сырой люксар в готовую ткань. Этой фабрике проявляли верность более приземленную, гордились ее способностью превзойти остальных по количеству и качеству производимого, собрать команду для игры в мяч, которая выиграет на ежегодном чемпионате. Каждая фабрика была приблизительно на двадцать лет старше той, что примыкала к ней с юга.

Фабрика Чарли не была ни самой старой, ни самой молодой, так как располагалась приблизительно в середине комплекса. Самая молодая еще строилась. От самой старой остались лишь нагромождение обгоревших, заросших ежевикой балок и обломки труб, по которым в начале своего укрощенного бега по туннелям под Фабрикой стремила воды Суолебурн. Она сгорела задолго до появления на свет Чарли, когда фабрик тут было только три. Сейчас их пятнадцать. «Много фабрик нужно, чтобы сделать Фабрику», — часто говаривали, желая показать, что за единым фасадом скрывается множество.

— Ага, я тоже слышал, — сказал другой. — Все мы знаем, что это значит. Новый приток болванов-фермеров, которые ищут легкой жизни. Вероятно, несколько белоручек, которых выгнали из города за то, что бегали не за теми юбками. Пару-тройку следопытов, которые слишком стары, чтобы заниматься своим делом. Но они скоро научатся. Все со временем привыкают к жизни Фабрики. Наши отцы тоже когда-то были деревенщиной.

Собравшиеся в ответ покивали. Они знали, что через десяток-другой лет новичков уже будет не отличить от тех, кто всю жизнь прожил в Долине — разве что, может, легкий акцент останется.