Странные занятия - Пол Ди Филиппо

— Завтра я войду на Фабрику, Флой.

— Знаю, — довольно безразлично ответила сестра. Сегодня она казалась более далекой, более поглощенной высматриванием прохожих — словно искала кого-то, кто воздал бы должное великолепной прическе.

Чарли растерялся.

— Ну, будешь без меня скучать?

Флой наградила брата раздраженным взглядом.

— Мы же все равно будем видеться каждый вечер, верно? И сомневаюсь, что в ближайшее время ты женишься.

Чарли охватило разочарование.

— Нет, разумеется, не женюсь. Ничего такого я не имел в виду. Но ведь меня не будет целый день, и мы не сможем играть и разговаривать часами, как раньше, не сможем вместе ходить на уроки. Ты будешь думать обо мне, пока я буду на Фабрике? Что ты будешь делать, оставшись на целый день одна? И этот нытик Алан, он же не может занять мое место, правда?

— Нет, — несколько рассеянно ответила Флой, которая отвлеклась на задаваку Хола Блэкберна, подтягивающегося на суку груши. Блэкберн был необычайно крупным для своего возраста, и когда он рывком поднимал тело вверх, рельефно прорисовывались бицепсы. — Даже не знаю, что буду делать.

Отпустив руку брата, она, прихорашиваясь, погладила прическу. Блэкберн перехватил сук так, чтобы держаться одной рукой, и начал ухать и почесываться, как пурпурный живарь. Флой обиженно от него отвернулась.

— Но, наверное, придумаю что-нибудь.

Нет, Чарли не ждал торжественных заверений в неизбывной тоске, хотя, правду сказать, почти рассчитывал услышать от Флой хотя бы бледное подобие оных (надо признать, он даже воображал себе слезы), но, наверное, ничего такого не будет и придется искать утешения хотя бы в этих словах.

Оставшиеся часы своего последнего совместного вечера они прогуливались молча, каждый занятый собственными мыслями. Когда Флой пришло время помогать с ужином, Чарли сел на пороге и стал ждать отца. Наконец в начале седьмого отец вернулся. А ведь ушел в семь утра. Вид у него был совершенно измученный, и, проходя мимо Чарли, он едва обратил на него внимание.

После ужина отец сел в кресло, обитое кожей тележника, за которое семья еще не расплатилась в лавке компании и в которое никому больше не дозволялось садиться, и долго курил молча. Дети тихонько играли, мать штопала одежду. Сливочный свет масляной ламы падал на силуэты и лица, на мебель и половицы. Некоторое время спустя отец заговорил:

— Этот проклятый Оттернесс весь день мне проходу не давал. Утверждал, будто я пустил в станок два несовместимых световолокна. С тех пор как его сделали мастером-люксарщиком, он стал совершенно невыносимым. В свои сорок он самый молодой, кто смог такого добиться, и надеяться, что он позволит тебе про это забыть, все равно что считать, будто «Люксаровые куртки» выиграют первенство.

Мать Чарли промолчала, понимая, что сейчас мужу не нужно ничего, кроме внимания и поддержки. А тот целых две минуты курил молча, прежде чем заговорить снова:

— Я пытался им сегодня сказать о том, во что верю, Элиза, а они только посмеялись.

Мать Чарли опустила на колени шитье.

— Ты же знаешь, никто не любит слушать, когда про Фактора говорят дурное, Родж. Не понимаю, зачем ты вообще стараешься.

Отец Чарли хлопнул ладонью по подлокотнику.

— Проклятие! Я ведь хочу только, чтобы Фактор оставил нас в покое. Если он не желает делиться с нами знанием о мире среди звезд, то пусть хотя бы уберется со своим высокомерием и позволит нам попытаться снова обрести собственный путь. А сейчас он точно дамба на пути прогресса. С тех пор как двести лет назад явился Фактор, мы не сделали ничего нового. Ведь до его прилета все было по-другому и снова может измениться. Когда-то мы собственными силами выкарабкивались из Темных веков, заново учились тому, что мы умели. А потом прилетел Фактор и вышиб из нас желание делать что-либо. С тех пор мы погрязли в рутине. Это неправильно, помяни мое слово. Это как если бы Суолебурн перестала течь и заросла тиной.

Но мать Чарли только покачала головой.

— Не знаю, Родж. Трудно сказать. Мы как будто живем неплохо.

Отец Чарли яростно запыхтел трубкой, однако промолчал.

Той ночью в кровати Чарли гадал над словами отца, но не смог найти в них смысла и вскоре крепко заснул. В ту ночь он снов не видел — ни о триумфе на кирпичной горе, ни о грядущем дне.

Утром он встал, позавтракал вместе с отцом овсянкой и увидел свой собственный судок, стоящий на полке рядом с отцовским, а тогда понял, что забыл вырезать на донышке свои инициалы и что придется сделать это потом. Потом он пошел вместе с па по знакомой росистой тропинке, которая вдруг показалась чужой и незнакомой, а потом уже пересек масляную свалку в толпе мужчин и мальчиков — одни болтали и шутили, другие молчали, — и из распахнутых ворот Фабрики повеяло чем-то диковинным и странным, но они все поглощали и поглощали людей, а за ними привыкшие к свету глаза не могли ничего разобрать в сумраке, и когда каждый мужчина или мальчик входил, его одежда начинала сверкать люксаром, и не успел Чарли этого понять, как сам уже переступил порог.

Светло-серые листья пыльной ивы рассеивали свет, как мятный тальк. Ветки пыльника были длинные и тонкие; их очищали от коры и использовали в плетении корзин и кресел, а сейчас они выгибались сводом, образуя укромную беседку у ствола. В некотором отдалении факелы из жирнодерева, обозначающие боковую линию игрового поля, отбрасывали на призрачную завесу колеблющийся свет, который играл бликами по завесе листьев, но не проникал во тьму древесного убежища. Крики зрителей, сгрудившихся у боковых линий, вздымались и опадали в такт ударам и пробежкам игроков. Бурная игра сопровождалась тяжелым пыхтением, к которому примешивалось увесистое уханье, когда кожа ботинок соприкасалась с кожаным мячом, испещренным шрамами от стежков. Шла последняя четверть матча, и «Синие дьяволы» сражались как львы, чтобы удержать превосходство над «Амфибиями», у которых пока отыграли одно очко.

Под пологом листвы Флоренс Кэйрнкросс точно в забытье прислонилась к шершавой коре пыльника. Знакомый запах листьев дурманил пряной странностью. Все такое чужое… Возбужденные голоса друзей, соседей и родных казались криками зверей или птиц. Свет фонарей словно исходил из подводных глубин, будто они затонули в Суолебурн. Из-за полога ветвей проник возглас одного игрока:

— Пасс, пасс!

Это кричит ее брат Чарли? Возможно… Так трудно определить: за последний год его голос изменился, огрубел до мужской резковатости. А в таких обстоятельствах…

Флоренс почувствовала, как что-то тянет шнуровку ее нижней рубашки. Накрахмаленный перед верхней блузки уже распахнут, одна костяная пуговица оторвалась, потерялась среди сухих прошлогодних листьев осени, устлавших землю у нее под ногами. Пальцы на шнуровке нащупали простой узелок, скреплявший тесемки, нашли конец, потянули и развязали. Те же самые пальцы растянули перекрестья тесемок почти ей до пупка, дернули. Концы тесемок проскользнули в петли, как вода в решето.