Вандалы – оклеветанный народ - Вольфганг Акунов

Гунтамунд был вынужден — видимо, против своей воли, вплотную заняться решением двух континентальных проблем — мавров на границах вандальского царства и православных внутри этих границ.

Пограничный город-крепость Тамугад был, несомненно, отнят маврами у вандалов еще в царствование Гунериха. Утрата города была болезненным ударом, как по престижу, так и по безопасности вандальского царства. Этот главный бастион его оборонительной линии, возведенный, словно волнолом, для сдерживания напора варварского моря, еще древними римлянами, имел не только символическое значение «несокрушимого оплота». Правда, восточноримский историк и юрист Прокопий Кесарийский сообщает, что царь вандалов Гейзерих распорядился снести римские крепости («стены римских городов»). Однако же Прокопий, сопровождавший, в качестве асикрита (т. е. секретаря), восточноримского стратега Велизария, в его направленной против вандалов африканской экспедиции, видел лишь развалины крепостей, расположенных вдоль маршрута «ромейского» экспедиционного корпуса, т. е. восточнее вандальской столицы Карфагена. То, что Гейзерих должен был поступить именно подобным образом с крепостями, расположенными на территории, граничившей с зоной восточноримского господства, представляется нам вполне понятным. Ведь вандальский царь стоял перед дилеммой — либо занять и удерживать расположенные в триполитанской пустыне древнеримские укрепленные форпосты собственными силами, либо разрушить их, чтобы не дать наступающим на него неприятельским войскам использовать их в качестве своих опорных пунктов.

Ситуация на мавританском фронте была иной, чем на восточноримском. Расположенные там города были еще населены и, не в последнюю очередь, благодаря православным римлянам, поддерживали разносторонние связи с Карфагеном. В знаменитой «Нотиции…» указано, что в так называемой Проконсульской провинции насчитывалось пятьдесят четыре православных епископа, в Нумидии — сто двадцать пять, в Бизацене — сто семь, в обеих Мавританиях вместе взятых — сто шестьдесят четыре, в Триполитании же — только шесть (в результате разрушения тамошних римских укрепленных городов при Гейзерихе). Картина совершенно ясная. Гейзерих распорядился отделить свое царство от африканских владений Восточного Рима широкой полосой, хоть и не «выжженной», но опустошенной, обезлюженной, «ничейной» земли. В то же время западные коммуникации вандальской державы, доходившие до Тингиса-Танжера, оставались под надежной охраной. Серьезная угроза им со стороны «немирных» мавров возникла лишь при Гунерихе. Иначе невозможно было бы объяснить, почему все перечисленные выше православные епископы последовали таившему в себе для них, как минимум, опасность, если не смертельную угрозу, настоятельному приглашению вандальского царя прибыть к нему в Карфаген, для участия в споре о вере с ним самим и с арианским духовенством. Приглашенные Гунерихом кафолические иерархи предпочли прибыть в Карфаген добровольно, чтобы не быть принужденными к этому силой. Следовательно, власть вандалов в описываемое время распространялась не только на Карфаген с прилегающими территориями, но достигала и самых отдаленных епархий, расположенных на мавританской границе, охватывая широкую полосу североафриканских земель.

Похоже, что в конце V в., завершающего первую половину христианского тысячелетия, Европа не особенно интересовалась вандалами с их африканским царством. В Галлии, будущей Франции, скончался Хильдерик (Гильдерих, Хильдерих) I, последний правитель из царского дома салических франков. В лице его преемника Хлодвига на франкский престол вступил Меровинг, о котором со временем узнал весь позднеантичный мир. Но между Галлией и Африкой — «дистанция огромного размера», и, давление, оказываемое франками на вестготов и свебов, особого беспокойства у вандалов не вызывало.

А вот вспыхнувший в римском церковном лагере догматический спор явно лил воду на мельницу ариан-вандалов. Сторонами в этом споре были кафолические церкви Ветхого и Нового Рима. Таким образом, появились две, враждебные друг другу группы христиан, именующих себя православными, единственными правоверными христианами и народом Божьим. Ариан этот раскол в православном стане только радовал. Религиозная конфронтация в вандальской Африке стала сходить на нет. Гунтамунд, в виду очевидного расстройства, вследствие раскола, дотоле тесно сомкнутых рядов противостоявшей его арианской церкви православной «фаланги», проявил склонность к разумному компромиссу. Возможно, что, искреннее веря в Бога, Гунтамунд был лишен религиозного фанатизма, обладал редкой для тех времен широтой взглядов и потому не придавал особого значения религиозным спорам между христианами. Но его попытки договориться с православными зилотами были сведены на нет фанатизмом его собственных, арианских, зилотов, окружавших трон вандальского царя и портивших ему всю игру своими неуместными советами. Судьба донатистов и манихеев ничему их не научила, они продолжали слепо верить в то, что настанет день — и все христиане станут арианами. И потому тайно и явно противились проводимой Гунтамундом политике религиозной терпимости.

На шестой год царствования Гунтамунда остготы во главе с Теодорихом, не только с согласия, но и прямо-таки «по наводке» императора Восточного Рима (даровавшего владыке остготов титул патриция), вторглись в Италию, покоренную различными германскими племенами во главе с гунноскиром Одоакром (тоже получившим в свое время титул патриция от восточноримского императора и управлявшим Италией от его имени). «Римский патриций» — остгот Теодорих — разбил другого «римского патриция» — гунноскира Одоакра (несмотря на то, что сенат Ветхого Рима присягнул тому в верности, как императорскому наместнику). В жизни Италии началась новая эпоха. Хотя Теодорих Остготский (названный впоследствии Великим) был формально «всего лишь» восточноримским полководцем (военным магистром), он самовольно убил доверившегося ему царя Италии Одоакра (при совершенно безобразных обстоятельствах), расправившись и с его близкими, но превратившись, тем не менее, невзирая на это вероломное убийство, со временем, в идола Запада и войдя в германский средневековый эпос в героическом образе «рыцаря без страха и упрека» — Дитриха Бернского («Берном» германцы называли итальянский город Верону, под стенами которой произошло крупнейшее сражение между Теодорихом и Одоакром).

После этой кровавой разборки между двумя «римскими патрициями», гунноскиром и остготом, на земле «римской» Италии, два энергичных полководца и правителя — франк Хлодвиг из рода Меровингов и остгот Теодорих из рода Амалов — стали все сильнее суживать вандальскому царю свободу маневра. Гунтамунд попытался ее расширить, наладив, вопреки всем неблагоприятным обстоятельствам, как внешне-, так и внутриполитическим, связи с православными, надеясь добиться их полной нормализации. Но у него это — увы! — никак не получалось. А ведь если бы ему удалось добиться примирения между арианами и православными, он, хоть и не получил бы в их лице хороших воинов, которых мог бы использовать для охраны границ от мавританских набегов, в качестве военных поселенцев или «казаков», зато смог бы стабилизировать прошедший на протяжении жизни многих поколений испытание на прочность фундамент всего царства — церковное управление, сплоченность епископов, единство общин. Мавры, еще не обращенные в ислам, в общем и целом, неплохо относились к православным (если не конвоировали последних, по велению вандальского царя, в места «спецпоселения» — в таких случаях не обходилось без эксцессов, «так ведь служба!»). Из биографии епископа Фульгенция-Фульгентия, жившего в правление вандальских царей Гунтамунда и Тразамунда, известно, однако, что не «свои», «царские», а «дикие» мавры не проявляли враждебности к православным, сосланным арианскими царями в самые глухие места их державы. Данным обстоятельством и собирался воспользоваться Гунтамунд. Он стремился «закопать топор войны», вернуть уважаемых пастырей православной паствы на их епископские кафедры в вандальских городах и. успокоив внутриполитическую жизнь своих провинций, путем примирения религиозных толков, не боясь удара в спину от «внутренних врагов», целиком отдаться борьбе за Сицилию, разделенную, со времен Гейзериха и Одоакра, между вандальским и италийским царствами (возможно, это было завещано ему его воинственным отцом). Сейчас, «задним числом», можно сказать: лучше бы он этого не делал…