Русский Париж - Елена Крюкова

И все за столом облегченно рассмеялись. Давно пора пошутить.

И вдруг этот юноша, тот, что на краю стола сидел, выпрямив спину, и жадно глядел на Анну, будто хорист на регента в церкви, вытащил из-за пазухи газету. И развернул ее.

И все на шуршащую газету воззрились, и ждали.

И мальчик дрожащим ломким голосом прочитал:

— Сегодня Адольф Гитлер ввел германские войска в Польшу. Немецкая подводная лодка «U-30» без предупреждения торпедировала и потопила в двухстах милях к западу от Гебридских островов британский лайнер «Атения». Лайнер шел из Ливерпуля в Монреаль, имея на борту тысячу четыреста пассажиров. Погибло сто двенадцать человек, среди них двадцать восемь американцев.

Никто не ахнул. Не воскликнул. Не заплакал.

Хотя все поняли всё.

Генерал встал из-за стола, положив руки на крышку самовара. У него очень мерзли руки.

— Это война, — сказала Анна тихо, холодно и спокойно.

* * *

Амрита быстрым шагом шла по набережной. На руках у нее сидела, обхватив за шею, обезьянка Колетт.

Куда индуска шла? Она не знала. Выгулять обезьяну? Да, зверю нужен свежий воздух. И человеку тоже. Шла бездумно и быстро, и узкая юбка чуть не трещала по швам в ходу. Додо Шапель велит носить короткие юбки. Какая разница? Ноги — это для мужчин. В Индии носят сари. Кусок ткани, огромный, два или три метра длиной, и можно всю себя обмотать, как пожелаешь. Очень красиво.

Смутные картины детства. Она уже забывает язык, на котором говорила ребенком. Буйволы, и морщинистые смешные слонята, и грязная, серебристая вода в Ганге, и коровы, и белые тюрбаны отшельников-муни, и священные омовенья в великий праздник Кумбхамела. И мать сбивает из сметаны масло в высокой деревянной чаше длинной ступкой.

— Обезьяна, мы когда-нибудь вернемся.

Война. Она уже началась. Все только и говорят, что о войне, и — не верят в нее. Война в Париже? Да никогда! Чушь собачья.

Амрита, будто в полусне, ступила ногой в узкой модельной туфельке на мост Неф. Замедлила шаг. Будто выпила сонного зелья. Движения стали вялыми, бредовыми. Кровь бросилась в голову. Она перестала слышать. Только хныканье, повизгиванье тощей обезьянки, мертвой хваткой вцепившейся ей в тонкую смуглую шею.

Подошла к перилам. Камень холодом обдал локти. На другом берегу полоскали на ветру листву красные каштаны. Красные, как этот… русский… советский флаг…

Советский каштан в Париже. У коммунаров тоже было красное знамя!

Амрита глядела в сонную воду Сены, Сена нежно бормотала, Сена успокаивала и мурлыкала колыбельную песню. Разводы по воде. Солнечные, масляные. Мгновенные письмена. Появились — и исчезли.

Колетт вздохнула, закряхтела, индуска выпустила ее из рук, и обезьянка осторожно пошла по перилам моста, то и дело оглядываясь на хозяйку: нет, далеко не уйду!

Амрита наклонилась, перегнулась через перила. Сонно, медленно. Какая красивая, нежная вода. Теплая. Или уже холодная? Наверное, сладкая на вкус.

Перегнулась сильнее. Ну же, зачем медлить. Вода обнимет тебя. Понесет. Закрутит. Вода обкрутит тебя желтым, серым, серебряным сари. Никто и никогда не увидит нагого тела твоего.

Одним сильным движением Амрита перевалилась через перила.

То, как она падала в Сену, видели люди, идущие по мосту. Они закричали.

Молодой человек бежал к мосту, на ходу сбрасывал с себя пиджак и штиблеты.

Оставшись в белой рубахе, брюках и черных носках, он ловко, не хуже обезьяны, влез на перила моста и прыгнул вниз.

Плыл широкими гребками, отфыркиваясь, разрезая головой воду. Здесь, под мостом, сильное течение.

Настигал утопленницу. Голова Амриты уже билась о бык моста. Река играла с ней. Амрита не слышала и не видела ничего. Сознание покинуло ее.

Юноша подхватил ее рукой под локоть и, отгребая одной рукой, подплывал к закованному в камень берегу. Вытащил девушку на ступени, ведущие в воду. Вода стекала с нее, и черные пряди развившихся кос текли по лицу, по лбу, по глазам и скулам.

Рауль отвел со лба мокрые черные волосы. Бил Амриту по щекам.

— Очнитесь! Очнитесь!

Он узнал ее, но забыл ее имя.

Побежал на мост; подхватил пиджак, башмаки.

Стащил с нее намокшее платье. Покраснел, отводил глаза, не хотел глядеть на маленькую грудь под нежно-желтой камисолькой — и все-таки глядел. Напялил на нее свой пиджак.

— Хотя бы сухой… — Опять легонько ударял ладонями ее щеки. — Просыпайтесь!

Обезьянка сидела, вцепилась всеми десятью пальцами в перила, тоненько повизгивала.

Амрита открыла глаза.

— Зачем вы спасли меня!

Покривила лицо, заплакала, потом засмеялась и задрожала. Зуб на зуб не попадал.

— Сейчас такси возьму… приедем домой, согреемся… Где вы живете?

Ах, тысяча чертей, запамятовал имя ее: Аврора? Аурика? Аркадия?

— Я?.. В Доме моделей… там у меня… комнатка…

Кашляла долго, надрывно. Из легких горлом выходила вода.

Потом ее рвало, и Рауль держал ее за талию и наклонял вперед, чтобы ей не запачкать чулки и исподнее белье.

Остановил такси. Взял Амриту на руки и донес до авто. Усадил на сиденье.

— А где Колетт?! Где Колетт?!

— Кто это?

— Обезьянка!

Рауль вернулся на мост. Обезьяна прижала зад к перилам, тонко, тоскливо скулила. Рауль протянул руки, взял зверька боязливо: а вдруг укусит? Нет, смирно на руках сидела.

Амрита всю дорогу домой так крепко обнимала обезьянку, что Рауль боялся — она задушит звереныша. Такси притормозило, Рауль расплатился. Вел Амриту под локоть — она покачивалась, будто пьяная. На них изумленно воззрился консьерж.

— Эй, молодые люди, куда вы? Предъявите документы! Мадемуазель, почему вы в исподнем! Месье, это что, проститутка?! У нас не дом терпимости! Прочь!

Когда узнал Амриту — охнул в голос. Помог Раулю довести ее до комнаты.

* * *

Каморка. Кумирня. Легкий, тревожащий запах сандала.

Светильники. Лампады — синего, красного стекла. Колокольчики, подвешенные на нитки. Сквозняк из фортки налетает — колокольцы тихо звенят, поют.

Маленькая домашняя, печальная Индия среди оголтелого Парижа.

Узкая, как лодчонка, кроватка. Низкий потолок. Кладовка. Чулан. Пристанище на час, на миг.

Она тут живет.

— Здесь раньше хранили старые тряпки. Никому не нужные платья со старых показов. Лоскуты для штопки дыр. Разное… как это по-французски?..

— Барахло, — подсказал Рауль. — Извините, я забыл, как ваше имя.