Государь - Александр Мазин

Когда Богуслав перевел слова ромея, Владимир удивился.

Слишком резкой была перемена. Но виду не подал. Милостиво кивнул и заявил:

– Мое уважение к брату и родичу василевсу Василию по-прежнему неизменно. И я готов исправить то мелкое недоразумение, которое возникло между нами.

Теперь изумился друнгарий:

– Верно ли я тебя понял, великий? Ты готов вернуть этот город?

– Готов, – подтвердил Владимир. – Но, говоря о недоразумении, я имел в виду другое… – И, видя удивление ромея, пояснил: – Моя невеста, сестра императора Анна. Надеюсь, ты привез ее?

О! Друнгарий успел забыть нелепую историю о том, как василевс пообещал варвару Порфирогениту.

Многие в Константинополе сочли правильным забыть об этом.

Но скиф – помнит. И желает получить обещанное.

– Жаль огорчать тебя, великий, но Порфирогенита Анна ныне пребывает в Константинополе, – честно ответил друнгарий.

– Вот как? А я надеялся, что одно лишь желание выполнить договор привело к здешним берегам столько кораблей. Но если не желание уберечь Анну от морских разбойников привело сюда твой флот, то что же тогда?

Друнгарий не нашелся что ответить. Впрочем, ответа и не требовалось.

– Я уверен, – заявил Владимир, – что не злой умысел привел к прискорбной забывчивости твоего господина. Я слыхал, он был занят в битвах с врагами. Но теперь, насколько мне известно, враги разбиты, и сейчас самое время исправить возникшее между нами… недоразумение. Не то может статься так, что новые враги… – Владимир сделал многозначительную паузу, – вновь отвлекут императора Василия. И мне бы очень не хотелось, чтобы грех по забывчивости нарушенной клятвы, данной перед Богом, отягчил душу императора. Передай ему, что я сделаю всё, чтобы спасти моего родича и воспреемника от клятвопреступления. Возвращайся в Константинополь, друнгарий! И привези мне мою невесту. Надеюсь, это не займет много времени, потому что этому городу будет непросто прокормить мое войско, если ты задержишься.

– Но ты сказал, великий, что готов оставить Херсон? – сделал слабую попытку сопротивления Ираклий.

– Так и будет, – подтвердил Владимир. – Мое войско покинет город. Как только я обвенчаюсь с кесаревной Анной.

В Корсуни братья Артём и Богуслав поселились скромно – в доме хузарина Лохава. Достойный человек Лохав. Воин. Воевал в дружине Серегея, потом – с Богуславом, а состарившись, ушел на покой, женился на одной из побочных дочерей Машега, вошел в род и стал здесь, в Корсуни, торговым представителем боярина Серегея. То есть официально – не боярина Серегея, а спафария Сергия. Зато Лохава не упрятали в застенок вместе с другими русами, когда началась осада. И с его помощью Настас переправил послание Владимиру. Сам-то священник с луком был – не очень. А Лохав – хузарин. Лук для него – как клыки для волка.

Сначала-то братья намеревались разместиться во дворце, поближе к Владимиру, но Лохав настоял. Заверил, что у него будет не хуже. И вообще, не дело это – жить в чужом доме, пусть даже это и дворец, если имеется подворье родича.

Уговорил.

Скучно братьям не было. Да и в Корсуне они проводили едва ли один день из трех. Пока великий князь решал политические вопросы, его верные воеводы решали свои.

Грабеж ромейской провинции шел полным ходом. Большая часть награбленного свозилась теперь сюда, в Корсунь. И копилась здесь, потому что отправлять добычу сушей – дорого и опасно. Степняки не дремлют. А водой – никак. Пару-тройку хеландий, попытавшихся уйти из Херсона, моряки друнгария Ираклия перехватили и ограбили. Вернее, не ограбили, а реквизировали товар на нужды имперского флота. Хорошо хоть корабельщиков в живых оставили. То же и для тех, кто не из города, а в город плывет. Даже рыбаки в море выходить не рискуют. Ловко устроились ромеи. Заперли флот Владимира в бухте и творят на море что пожелают.

А добычу в город всё везли и везли. И всё это приходилось где-то хранить. А челядь и скот – еще и кормить…

– Надо что-то делать, – сказал Богуслав.

Артём пожал плечами. Он не купец. Он князь. Свою долю добычи взял серебром. И провиантом месяца на три – дружину кормить. Еще солью запасся. Впрок. Но соль, она не портится и кушать не просит.

Богуслав и Лохав по-другому мыслят. Не должно богатство праздно лежать. Сдвинуть сани с места да разогнать куда труднее, чем катить по зимнику. Корсунь – торговый город. Морской. И он на побережье – не единственный. Сейчас не смерды местные товары в город свозят, а люди Владимира. Местные, пока в городе и окрестностях войско, в Корсунь не пойдут. И урожай не повезут, когда созреет, и прочие товары тоже. А ну как русы отнимут? И морем тоже – никак.

– Может, вам с друнгарием договориться? – предложил Артём. – Пусть за мзду корабли пропустит?

Богуслав покачал головой.

– Уже пытались. Купцы здешние. Друнгарий мзду не принял, а взяткодателя повесил.

– Откуда знаешь? – спросил Артём.

– Уши есть, братец. Ромейский магистр вчера на пиру рассказывал, да ты уже ушел. А кто, кстати, эта рыженькая? С которой ты ушел?

– Не твое дело! – отрезал старший брат. – А что еще рассказал магистр?

– Друнгария флота хвалил. Очень ему понравилась такая честность.

– Еще бы, – пробурчал Лохав. – Он у купцов товар по дешевке скупает.

– И не думаю, что они с друнгарием – в доле, – подхватил Богуслав. – На людях-то ласковы, а в глаза заглянуть – так бы друг друга и сожрали.

– Да-а… – протянул князь улицкий. – Велика дружба меж ромейскими боярами. А почему всё-таки наш морской вождь мзду не принял? Мало показалось?

– Почему – как раз понятно, – сказал Богуслав. – Возьмет, а тот же магистр донесет на него императору. И облегчит друнгария василевс на какую-нибудь важную часть тела. На голову, например.

– Тяжело жить купцам, – сделал собственный вывод Артём. – Нам, воям, война – слава и добыча, а вам, – он подмигнул брату, – чистый разор.

– Не нам, а им, – уточнил Богуслав.

Артём нахмурился: подумал, что невольно обидел брата, причислив его к торгашам, однако извиниться не успел.

– Мы с батей как раз – в прибыли, – опередил старшего брата самый молодой воевода великого князя. – У нас в Константинополе – двухлетний запас мехов. Ныне его можно втридорога сбыть. Это прочим купцам трехмесячный срок пребывания установлен, а всё, что продать не удастся, следует передать префекту, дабы тот сам всё продал и на следующий год вырученные деньги купцам отдал. Или не отдал, если те купцы вернуться в Константинополь не смогут, а батюшка наш – имперский спафарий. Ему и в столице жить можно, и торговать свободно. И щедр он безмерно: оставшиеся товары у бедных купцов наших сам скупает. За твердую цену. Не то что префект, который, как догадываешься, девять долей из десяти себе в кошель кладет. А мы – не более шести. И расплачиваемся сразу, без обмана.