Убийства в монастыре, или Таинственные хроники - Юлия Крен

— У меня получилось! — торжествующе воскликнул он. — Король послушал меня. Наконец он стал благоразумным и выказал готовность положить конец многолетней ссоре с папой. Он согласен подчиниться его воле и даже признать Изамбур своей супругой! Он больше не злится на меня за то, что я навязал ему этот несчастный брак.

По брату Герину нельзя было понять, помнит ли он Софию. Он не разглядывал ее лицо, не искал изменений в нем, а подошел к ней, как к любому другому человеку, которому в момент прекрасного настроения вдруг захотел рассказать о своих успехах.

Его счастливый смех прозвучал странно, как и его слова. Но София этого не заметила.

— Вы сломали жизнь Теодору! — заявила она, ожидая, что он сразу поймет, о чем речь.

Так и случилось, но только он не позволил ей испортить ему отличное настроение. Он принялся быстро расхаживать по комнате.

— Этого было не избежать, — признался он спокойно. — Какое мне дело до того, какова будет цена моей победы? Луи и Бланш зашли слишком далеко. Меня не волнует, преподают в университете Платона с Аристотелем или нет, главное — это может быть полезно для моего плана.

— Вы заключили союз с ничтожными пугливыми профессорами, чтобы обвинить наследника Луи в ереси и запятнать его репутацию? Я знаю, что вам нравится преклоняться перед королем, но не подозревала, что до такой степени!

Взгляд Герина был живым, как прежде, но сейчас ее гнев уничтожил его триумф, и он сменился хорошо знакомой ей усталостью и скукой. Но он старался говорить деловито, чтобы не дать Софии понять, как больно задели его ее слова.

— Так должно было случиться, — сказал он. — Я никогда не боялся дофина, потому что он очень слаб. Но король боится его. Он завидует его молодости и здоровью, как его отец когда-то завидовал ему. Филипп отнял у него власть, пока тот, больной и наполовину парализованный, сидел в аббатстве Барбо. Он боится, что Луи поступит так же, если он позволит себе хотя бы малейшую слабость. Ему уже давно не нравилось, что Бланш правит двором как королева, вводит новые обычаи и что ей гораздо больше по душе, когда он находится где-нибудь в далеком охотничьем замке.

Перед тем как София пришла к нему, она надеялась, что он поговорит с ней, а не станет отсылать прочь. Теперь, когда он охотно объяснял ей ситуацию, так, будто общался с ней на равных, она не чувствовала ничего, кроме горечи. Как было хорошо, когда они могли разговаривать без всякого притворства! И как жаль, что она из-за его грязного желания и своей податливости была лишена этого все эти годы и сегодня вынуждена смотреть на него как на врага!

— И тогда вы затеяли интриги, жертвами которых стали не только Луи и Бланш, но и мой приемный сын Теодор! — прошипела она.

Он сжал губы, его правая нога задрожала.

— Какое мне дело до вашего Теодора? — усмехнулся он. — Пришло время наконец примириться с папой, показать ему, что Франция целиком подчиняется его воле. О, несчастная ссора из-за Изамбур! О, несчастные попытки доказать, что брак недействителен! Но теперь смутные времена наконец миновали, потому что король боится сына гораздо больше, чем супруги.

— Но как вы могли...

— Уже много лет папа критикует учение в Парижском университете. Там до сих пор жив дух бывших кафедральных школ, отравленный Аристотелем, который побуждает некоторых учителей говорить о мире без создания, о смертности души, наконец об отсутствии всякого порядка. Раньше это не волновало короля Филиппа. Однако теперь он стал прислушиваться к распрям и подумал, не может ли он воспользоваться ими, чтобы избавиться от сына. Я поддержал его, посоветовал ему сообщить папе, что сохранение правоверности — высшее призвание университета. Я также посоветовал ему убедить епископов в необходимости осудить некоторых мыслителей и сжечь тех, кто не следует учению Рима. Настоящей причиной священной борьбы Филиппа является то, что этих самых мыслителей принимал и выслушивал его сын Луи. Потому что тогда Луи внезапно перестал быть молодым, энергичным, деятельным наследником, который мог украсть у короля трон и власть. Нет, его любимый учитель Теодор де Гуслин был исключен из университета по обвинению в ереси. С этого момента Луи стал считаться другом еретика, противником порядка, установленного Богом, и ему придется долго молить о прощении, прежде чем король согласится вернуть ему его былую славу.

Брат Герин говорил беспокойно. София не прерывала его, опустила глаза и наконец поняла, что произошло, из каких бесчисленных нитей сплеталась сеть, в которую угодил Теодор.

— А Изамбур... король действительно признает ее женой спустя два десятилетия? — спросила она наконец.

Брат Герин не ответил, настолько однозначно положительным он считал ответ на этот вопрос.

— Кроме того, начнется война, — вместо ответа продолжал он, немного запыхавшийся от предыдущей речи. — Крупная и решающая. Папа отказал в своей благосклонности Вельфу Оттону и поставил на молодого Гогенштауфена Фридриха.

Они будут бороться за корону, а Англия и Франция присоединятся к соответствующему союзнику. Это еще одна, даже более важная, причина, почему Филипп принимает сторону папы и строго пресекает всякую ересь.

— Вы говорите так восторженно, будто хотите войны, — презрительно воскликнула она. — А когда-то вы всеми силами пытались избежать ее!

— Война необходима. Она сделает Францию великой.

— А вы что получите? Славу, власть, уважение? О, как же мало вам надо для радости! Король наконец послушал вас после того, как вы десятки лет в кровь разбивали перед ним колени, — и вы уже счастливы!

Его губы скривились в улыбку. Он опять не ответил, но, судя по молчанию, согласился с ней, не преминув, однако, отплатить ей за ее проницательность.

— А вы думали, что ваш бледный, слабый пасынок станет моим соперником? — насмешливо спросил брат Герин. — Он очень умен и говорит разумно, но каждый раз, когда я вижу его, я понимаю, что он вам и в подметки не годится. Зачем вы дали ему задание преподнести наследнице немного вашей мудрости? Почему не остались ее доверенной, а совсем оставили придворную жизнь?

На его висках выступили синие сосуды, а ее щеки стали красными.

— Вы ничтожный человек, брат Герин! — сказала она. — Вам прекрасно известно, что вскоре мне запретили бы преподавать наследнице. Этот... этот Анри Клеман поставил меня на место и угрожал мне! Он заявил, что женщине не пристало брать на себя так много! А вы — вы вместе с ним насмехались надо мной!

Он удивленно посмотрел на нее, порылся в памяти, затем решительно покачал головой.

— Я вовсе не делал этого, — задумчиво сказал он. — Вы имеете в виду тот день, когда на турнире был ранен рыцарь и вскоре после этогонесчастный испустил дух?

— Да! Анри Клеман опозорил меня перед всеми врачами, а вы...

— А я сказал ему, что он не должен говорит о вас плохо! — возразил он. — Вы находились под моей защитой, и ему бы не сладко пришлось, осмелься он руководить вами. Когда несчастный рыцарь умер, я обвинил в этом его, поскольку был уверен, что вам удалось бы его спасти. Вы — женщина, сказал я ему, это точно, и ничего хорошего от вашего пола ждать не приходится. Но все же вами Бог показывает нам, что его фантазиям нет предела. Я ему сказал даже больше: что он, Анри Клеман, был бы счастлив, если бы мог говорить на стольких языках, как вы, если бы понимал мир так, как видите его вы, и мог бы легко вести спор о разных науках. Все это я сказал бы ему, даже если бы вы стояли рядом, а не убежали, не проронив ни слова.