Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X-XI веках - Петр Стефанович

Выявить эту группу и понять её социально-политическое значение помогает идея Ф. Грауса о «большой дружине» как об определённой стадии в развитии института дружины. Как выяснилось из пересмотра данных, на которые обращал внимание сам Граус, а также из сравнения этих данных с другими свидетельствами из раннесредневековой Европы, его идея вполне оправдана, хотя и нуждается в одной существенной поправке.

Чешский историк понимал под «большой дружиной» объединение вообще всей знати или политической элиты. Между тем, правильнее было бы говорить о контингентах военных слуг в распоряжении правителя отдельно от знати и тех дружин и клиентел, которыми располагали её представители. В этом смысле был прав X. Ловмяньский, который последовательно различал на всех этапах общественно-политического развития «дружинные» отношения и отношения между правителем и знатью («вассальные» по его терминологии). Во всяком случае, на Руси княжеские отроки-гриди всегда упомянаются отдельно от знати (бояр) и других элитных групп. Однако, Граус и учёные, которые развили его идеи, были правы в выделении двух главных критериев «большой дружины» – многочисленность и задействованность в механизмы даннической (трибутарной) эксплуатации.

Образование сравнительно многочисленного военного корпуса в прямом подчинении правителя руси (киевского князя) можно относить к X в. С полноценным функционированием этого института надо, по всей видимости, связывать завоевательные походы киевских князей Игоря, Святослава Игоревича, Владимира Святославича и его сына Ярослава и тот факт, что каждому из них удавалось удерживать под своей властью весьма обширные области на территории Восточной Европы, разраставшиеся вплоть до правления Ярослава.

Правление этих князей совпадает со временем, когда фиксируются следы «большой дружины» и в других политиях «варварской Европы» «второй волны» (наиболее явственно в Польше и в Дании/Англии, с некоторой степенью предположительности в Чехии и Венгрии), то есть периодом приблизительно с середины X до середины XI в. Это совпадение надо рассматривать как закономерность и связывать его с тем, что все эти политии переживали один и тот же этап становления – период, когда мотором и в то же время главной формой государственности был поиск и сбор/захват добычи и дани, а отношения между центром и подчинёнными территориями складывались прежде всего как трибутарные. Разумеется, каждое из этих раннегосударственных образований имело своеобразные черты и судьба каждого из них складывалась по-разному, но в определённый момент и в определённом отношении их структуры обнаруживают явные аналогии.

В самой Скандинавии, откуда было заимствовано слово гридь, военные слуги правителя и назывались иначе, и, если не считать «империи» Кнуда Великого, не достигли такой численности и такого значения, чтобы их можно было назвать «большими дружинами» в том специальном смысле, который вкладывал в это выражение Граус. Слово húskarl, которым обозначались в Англии воины Кнуда, наверняка, звучало в речи тех скандинавов, которые оказывались или жили в Восточной Европе[708]. Трудно сказать, почему для обозначения княжеской дружины было заимствовано в древнерусский язык не оно, а слово grið. Возможно, потому, что húskarl вошло в употребление позже, чем grið. Возможно, дело в том, что для húskarl в славянских языках было более точное соответствие – отрок.

На Руси кризис «трибутарной системы» не был столь ярко выражен, как, например, в Польше или Чехии, в частности, видимо, потому, что размеры и ресурсы «империи Рюриковичей» были сравнительно больше и процесс «окняжения» слабо освоенных территорий продолжался и в XI в., и позднее. Киевские князья могли содержать сравнительно многочисленные корпуса собственных военных слуг вплоть до конца XI в. Причиной падения значения этих корпусов были, видимо, не столько исчерпание «сверх доходов» (хотя с прекращением походов на Византию и изменениями в торговых путях и конъюнктуре эти доходы должны были понизиться), сколько подъём могущества знати (боярства) и рост локальных центров производства и перераспределения ресурсов. Именно в столкновении со знатью обозначается кризис этих княжеских корпусов, как показывает сопоставительный анализ статьи ПВЛ под 6601 (1093) г. и «Предисловия к НС» – текстов, принадлежащих одной руке и одному кругу идей.

Но несмотря на эту задержку в распаде «трибутарной системы» развитие древнерусских земель-княжеств в домонгольский период шло, похоже, в целом по путям близким к тем, которые предполагаются «среднеевропейской моделью». В литературе уже обращалось внимание на аналогии между «среднеевропейскими» странами (Польша, Чехия, Венгрия) и Русью в некоторых сущностных элементах этой модели – например, в «служебной организации»[709]. Но процесс повышения военно-политического значения знати, вытесняющей «большую дружину», был тоже общим для этих стран. Древнерусские материалы ярко обнаруживают эту общность и даже позволяют уточнить детали этого процесса по сравнению с тем, как его представляют обычно чешские и польские историки.

Сначала на примере венгерских «iobagiones castri», а затем прослеживая эволюцию древнерусского термина гридь и упоминания княжеских отроков и оружников в XII–XIII вв., я пытался показать, что «большая дружина» не исчезла полностью и бесследно с прекращением грабительских походов и внешних завоеваний, а трансформировалась и в преобразованном виде продолжала существовать какое-то время рядом с теми элементами, которые составляют «среднеевропейскую модель». Её наследниками в XII – первой половине XIII в. можно, вероятно, считать немногочисленные (в несколько десятков человек) объединения военных слуг в непосредственном окружении правителя, но главный её «осколок» – это гарнизоны (по отдельности тоже, видимо, немногочисленные), размещённые в укреплённых пунктах для защиты подвластной территории. Содержались эти объединения уже не только и даже, возможно, не столько за счёт денежного жалованья, сколько благодаря продуктам и услугам «служебной организации» и земельным дачам. Они составляли некоторый противовес знати, но всё-таки в военном отношении имели более или менее второстепенное значение, что́ хорошо выражено их обозначением в чешских источниках – milites secundí ordínís («военные второго разряда»). После середины XIII в. эти воины как в странах центрально-восточной Европы, так и, видимо, на Руси вливаются в низшие слои знати.

* * *

В порядке гипотезы, требующей ещё проверки, можно выдвинуть предположение, что и исчезновение гридьбы не было концом «большой дружины» в русской истории или, по крайней мере, не была забыта сама система, когда правитель резко выделял в военном и политическом отношениях корпус военных слуг, существующих за его счёт и лично ему подчинённых. Такое предположение возникает, если задуматься над сутью того, что представляла собой знаменитая опричнина Ивана Грозного. Согласно списку царского «двора» 1573 г., исследованному Д. Н. Алыпицем, «дворовое» (опричное) войско состояло из 654 человек – это были собственно воины, состоявшие на жалованье (от обычных пяти до, в исключительных случаях, пятидесяти рублей в год). Кроме них, в состав «дворовых» Ивана входили 1200 человек «специалистов» и «обслуживающего персонала», распределённых по четырём приказам – Бронному, Конюшенному, Сытному и Постельному, которые должны были обеспечить воинам, соответственно, вооружение, коней, продовольствие и проживание[710]. И количество людей, задействованных в опричной «дружине» Ивана Грозного, и система их содержания, и даже размер окладов (ср. 5 гривен и 5 рублей!) – всё это обнаруживает просто поразительные параллели с древней «большой дружиной», дополненной «служебной организацией». На этом фоне тот хорошо известный факт, что в опричнину были взяты высокодоходные города и области и в первую очередь места разработки соли (в частности, та же Старая Русса), служит уже лишь дополнительным штрихом к общей картине совпадений. В сущности, речь идёт о наиболее простом и доступном для правителя способе усиления своей власти – взять на своё обеспечение воинов, которые служат послушным инструментом осуществления его воли. Но достойно всяческого внимания и удивления, что в Московском государстве второй половины XVI в. этот механизм функционирует в формах, детально соответствующих тем, какие фиксируются источниками Х-ХIII вв.