Рука - Юз Алешковский

Все, гражданин Гуров?.. Что еще? Хотите поговорить с женой ипопросить ее взять билеты на самолет на девятое ноября?.. Значит, согласны,дрянь вы эдакая!.. Какое дополнительное условие? .. Оставить отца проживать ввашем доме? .. Ба-а! Ты слышишь, Рябов? А зачем? Вы же не возлюбили его?..Взгляните: он аж посинел от ненависти к вам!.. Хорошо. Если вы того захотели, ясогласен… Живите… Ни на ком не надо креста ставить, как говорил не помню ужкто… Значит, согласны вы. Живите, негодяи. Что, Понятьев?.. Ты хочешь к своиммаразматикам?.. Хватит шаландать по казенным домам. Поживи под сыновьим кровом…Может, правнук мозги тебе аправит, если они еще имеются. Девчонками сын с тобойподелится… Бардак тут разведете… Не поедешь в пансионат, и не вертухайся, абудешь рыпаться, он тебя отлучит навек от программы «Время»… Вот и смотри себена бои труда и капитала…

Но о чем я опять думаю? О чем я думаю?.. Как странно!.. Вконце жизни теряешься, как пацан, не знаешь, за что взяться, глаза разбегаются,словно времени впереди вагон, аы довольны, гражданин Гуров, оборотом дела?..Пользоваться пистолетом вас научит Рябов… Нажмете, пах и – точка… Хочется мнееще раз загрести в лапу ваше лицо, а то оно снова разглаживаться начало иналиваться бледной и тупой сановной водянкой… Чем же мне заняться?.. Мне ведьнечего делать… Но до завтра я доживу. Доживу. Я спать пойду. А вы тутпродолжайте праздновать по телевизору…

Кажется, гражданин Гуров, вы начинаете наглеть ишантажировать меня. Что еще за «одно непременное условие»? Ах, вас не может неинтересовать проклятая случайность, отдавшая вас в мои лапы. Понимаю. Оомерзением, удивлением и ненавистью хотите представить себе то, что имеетродственное отношение к жестокому лику неотвратимости. Разделяю подобноелюбопытство. Полюбуйтесь. Извольте.

Пашка случайно навел меня спустя много лет на вас, гражданинГуров. Мог бы и не наводить, но приехал специально для этого в Москву, пошли мыв Нескучный сад, я там жил неподалеку, сидим, пиво тянем, он и говорит:

– Извини, Рука, но по-моему я тогда ошибся. Сукоедина,которого ты хотел убрать до войны, жив.

– Нет, – отаечаю, – убрал я всех сукоедин,кроме одной, но ей сама собой выпала тягчайшая из казней.

– Жив. Жив один. Я узнал его на совещании. Ошибиться немог. Это не он тогда утонул с грузовиком вместе и с двумя ббянами.

– Как же ты, – говорю, – мог узнать его?Столько лет прошло. Как его фамилия?

Вас тогда не лихорадило случайно, Василий Васильевич?..Может, дрянь какая-нибудь снилась или гнетущие предчувствия тяготили? Ухо левоене горело? Из рук ничего не валилось? Странно… Толстошкурая вы личность.

– Гуров его фамилия, – сказал Пашка, – но онтот, который был тебе нужен. Я помню не лицо его, лиц я не запоминаю, а манеруконтачить с графином, стоя на трибуне. Впервые я видел его, когда он выступал вактовом зале института, зачитывал отречение от отца – врага народа и благодарилодну падлу идейную и стукачку, некую Скотникову, за усыновление на общественныхначалах. Ошибиться я не мог. Контакт докладчика с графином – это у меня почищедактилоскопии срабатывает.

Пашка забавно утверждал, пока я потягивал пивко, хрустелбаранками и смирял жестокую охотничью дрожь, что нет на свете двух людей,одинаково относящихся к графину с водой, когда они стоят на трибуне, порютвсякую чушь или деловые вещи, и достаточно ему однажды засечь в ком-либо такуюстрого индивидуальную манеру отношения к графину, чтобы он узнал по нейчеловека, даже если он будет выступать без оставленной черт энает где головы,что неоднократно случалось на партконференциях, заседаниях и пленумах ЦК нашейпартии, где сиживал, подыхая от скуки, Пашка. Он от нехрена делать начирикал насвоей громадной, почище, чем ваша, вилле целую монографию об этом деле.Рассказал много любопытного, и я поверил, что действительно не может быть двухчеловек, одинаково относящися к графину с водой во время доклада, речи ивыступления. Я понял, что в Пашке погибает замечательный классификатор ипсихолог. Человек поднимаетоя на трибуну. Начинает зачитывать невозмутимо исдержанно текст выступления. Но невозмутимость его кажущаяся. Произнеся начало,он, прихватин глазами остаток фразы, заканчивает ее на память, а сам в этотмомент, случайно вроде бы, вынимает из графина пробку. В конце следующей фразы онставит поближе к себе стакан. Затем берет графин за горло мертвой хваткой, какврага, и приурочивает это движение к патетическому возгласу типа:«Позволительно задать вопрос товарищу Бахчаняну…»

Выпускает он горло графина из руки не раньше, чем выпьет залпомстакан воды. Затем, постукивая легонько пробкой по трибуне, произносит фразутипа: «Куда смотрит парторганизация в сложной международной обстановке?» итолько тогда закрывает графин. Причем в паузе, вызванной освобождением гортании пищевода от последней капли воды, в зале слышно нервное позвякивание пробки,не попадающей в горло графина.

Вам сегодня ни к чему, вроде бы, бледнеть, ВасилийВасильевич, но вы побледнели. Вы узнали себя.

Странно! Ничего такого ошарашивающего в том, как просекПашка через много лет сходство щенка-предателя с матерым чиновным волчищей нет,а трясануло вас посильней, чем тогда, когда вы стояли лицом к лицу снесравненно более страшными фантомами прошлой жизни.

Понятьев что-то хочет мне сказать. Такой парочкой, как мы сним, не мешало бы заняться парапсихологам… Ты радуешься, Понятьев, шалея откинохроники, что коммунизм шагает по планете?.. Правильно? Да, Шагает. Но этошагает не коммунизм, а товарищ Сатана шагает. И не шагает, а топчет. Но незатопчет до конца…

Почему, спрашиваешь? Потому что, как в человеке, так и вмире существуют силы бессмертной жизни, сопротивляющиеся дьявольщине иногдаразобщенно, иногда сплоченно, которые в своей непримиримости к ней предпочтутне сдаться, но насмерть стоять за высший из даров, данных нам Богом, – засвободу. Смерть в таком бою, как утверждает в одной работе твой правнук, естьпродолжение жизни в неведомых нам формах и окончательное поражение Сатаны.Образа же ее продолжения он никак не может представить и поэтому с такойбешеной страстью стремится удовлетворить преступнейшее из любопытств, Поэтомуже, Понятьев, люди, подобные тебе, в критический момент человеческой истории,перед лицом грозящей земле гибели, не желают остановиться, оголтело раздуваявражду с Душою мира, и, кажется, не остановятся даже если нагадает им самаСудьба на заплеванном перроне Павелецкого вокзала около мертвого паровозапустые хлопоты, напрасный интерес и смерть в казенном доме…

Шагает коммунизм по планете, шагает не так, конечно, широко,как на экране вашего, теперь общего с сыном, телевизора, но напоминает он мне,прости за жестокое сравнение, Понятьев, тебя, ибо сущность его беспомощна ибессильна, как ты, и так же туп он и слеп в своем фанатизме и обглодан своимипопутчиками, как ты, и как ты, порождает предающих его выродков и работает натого, кто копает ему могилу, и тешится, глядя сам на себя, и мычит безъязыкий,бешено завидуя самоизреченности искусства, и ненавидит свободу, потому что ониизначально-величественно противостоят власти, и как ты, изнывает от старческогобесплодного сухостоя, и нет для него, как для тебя, страшней невозможности –невозможности испытать естественное наслаждение от жизни и смерти.