Беспокойное лето 1927 - Билл Брайсон

Но все эти проблемы, конечно же, решались, и звуковое кино вскоре обрело такой успех, о котором незадолго до этого никто даже не осмеливался мечтать. В 1930 году уже практически каждый театр Америки имел звуковое оборудование. Посещаемость увеличилась с 60 миллионов человек в 1927 году до 110 миллионов в 1930-м. Стоимость «Уорнер бразерс» возросла с 16 миллионов долларов до 200 миллионов, а число контролируемых компанией театров – с одного до семисот.

Звуковые фильмы поначалу называли «говорящими», хотя иногда и «картинами с диалогами». Какое-то время было не вполне ясно, что имеется в виду под «звуковым фильмом». В конечном счете было достигнуто соглашение: если в фильме имеется записанная музыка, но нет диалогов, то это «фильм со звуком». Если в нем имеются дополнительные звуковые эффекты, то это «фильм со звуком и эффектами». Если в нем имелась любая записанная речь, то это была «говорящая картина». Если же в нем наличествовал весь спектр речи и звуков, то это был «полностью говорящий фильм». Первым «полностью говорящим фильмом» стал фильм «Огни Нью-Йорка» 1928 года, но качество его звука было настолько неважным, что он заодно сопровождался и титрами.

Летом 1927 года журнал «Вэрайети» писал, что в Голливуде актерами или представителями творческих профессий задействованы четыреста иностранцев и что более половины главных ролей исполняют актеры, родившиеся за рубежом. Пола Негри, Вильма Банки, Лиа де Путти, Эмиль Яннингс, Йозеф Шильдкраут, Конрад Фейдт и многие другие актеры из Германии или стран Центральной Европы, были звездами первой величины, но только до тех пор, пока зрители не услышали их акцента. На студиях «Юниверсал» и «Парамаунт» главными были звезды и режиссеры из немцев. По поводу студии «Юниверсал» даже в шутку говорили, что ее официальный язык немецкий (и это была лишь отчасти шутка).

Некоторым европейским актерам – Петеру Лорре, Марлен Дитрих, Грете Гарбо – удалось приспособиться к новым условиям, и даже достичь популярности, но большинство актеров с иностранным акцентом потеряли работу. Яннингс, первый лауреат премии Академии киноискусства, вернулся в Европу, и во время войны снимал пропагандистские фильмы для нацистов. Европейцы продолжали успешно работать за кадром, но на экране отныне показывали почти исключительно американцев.

В Америке это прошло почти незамеченным, но на мир оказало огромное влияние. Кинозрители в разных странах впервые услышали американские голоса, американские слова, американские интонации и американское произношение. Испанские конкистадоры, придворные королевы Елизаветы, библейские персонажи – все они вдруг заговорили с американским акцентом, и не в отдельных фильмах, а почти во всей кинопродукции. Психологический эффект, особенно в отношении молодежи, был поистине огромным. Вместе с американской речью усваивался американский образ мыслей, американские привычки, американский юмор и американские способы выражения эмоций. Так получилось, что случайно и почти незаметно Америка стала овладевать всем миром.

Роберт Дж. Эллиотт с рождения не питал склонности к убийству, но, пожалуй, и к своему собственному удивлению, он стал одним из главных экспертов в этой области. Аккуратно подстриженного седого мужчину с трубкой и глубокомысленным выражением лица вполне можно было принять за какого-нибудь профессора колледжа. По крайней мере ума для этого у него хватало. Но вместо того чтобы стать профессором, он в 1926 году, в возрасте пятидесяти трех лет, стал главным палачом Америки.

Эллиотт вырос в благополучной семье на большой ферме в штате Нью-Йорк и изучал математику с физикой в Брокпортском училище (ныне Университет штата Нью-Йорк в Брокпорте), но увлекался электромеханикой и потому стал инженером-электриком. В конце девятнадцатого века линии электропередачи считались еще новой чудесной технологией. Эллиотт помогал сооружать муниципальные электростанции в штате Нью-Йорк и по всей Новой Англии, но в какое-то время заинтересовался применением электричества для казни преступников. Тогда это тоже было в новинку, но эта технология развивалась не так быстро, как передача электроэнергии на расстояние.

Поначалу казалось, что казнь с помощью электричества – быстрый и гуманный способ казни, но на практике она оказывалась не такой уж быстрой и не такой уж гуманной. Если напряжение было слишком низким или подавалось в течение слишком короткого времени, то жертва часто теряла сознание, но не умирала. Если подавалось слишком высокое напряжение, то глазам экзекуторов представала и вовсе неприглядная картина. Иногда от этого взрывались кровяные сосуды, и однажды даже взорвался глаз жертвы. По меньшей мере один раз жертва медленно поджарилась живьем. Запах горящей плоти был «непереносимым», как вспоминал один из присутствовавших на казни. Казнь на электрическом стуле, если она преследовала цель стать гуманным средством казни, должна была стать настоящей наукой, требующей тщательного расчета и внимания к мелочам. Тут-то на сцене и появился Роберт Эллиотт.

Однажды его вызвали на казнь в штате Нью-Йорк в качестве консультанта. Прочитав о том, как страдают жертвы и как часто происходят сбои, Эллиотт понял, что секрет удачной казни заключается в том, чтобы подавать напряжение постепенно и продуманно на протяжении всего процесса, почти аналогично тому, как действует анестезиолог, контролирующий подачу газа пациенту на хирургическом столе, сначала усыпляя его, а потом погружая в более глубокое состояние.

Первые две свои казни он провел в январе 1926 года, и они настолько впечатлили наблюдателей, что вскоре его стали приглашать во все восточные штаты. Не то чтобы Эллиотт находил удовольствие в том, чтобы убивать людей – скорее, наоборот, – но просто он обладал способностью, более или менее уникальной, делать это, можно сказать, милосердно. В 1927 году он отправлял на тот свет около трех человек в месяц и за каждого получал по 150 долларов. Это был неофициальный главный палач Нью-Йорка и Новой Англии.

Из-за недостатка специального оборудования Эллиотту приходилось мастерить свое собственное. На голову каждой жертвы надевали шлем, который Эллиотт соорудил из кожаного футбольного шлема, купленного в магазине спортивных товаров. Никола Сакко и Бартоломео Ванцетти собирались встретить смерть в несколько нелепом, но оттого не менее мрачном образе Реда Гранджа.

Несмотря на шумиху в прессе и протесты деятелей культуры, порицающих несправедливость приговора по делу Сакко и Ванцетти, многие американцы, судя по всему, считали, что оба они скорее виновны, а большинству до них не было никакого дела. Как писал Фрэнсис Расселл, в 1926 году большинство даже не знало, живы ли Сакко и Ванцетти или уже нет. Журналист Хейвуд Броун был уверен, что среднему человеку «совершенно наплевать на этот вопрос». Он сокрушался, что его собственная газета «Уорлд» уделяет гораздо больше внимания делу Снайдер и Грея, чем Сакко и Ванцетти. Даже те, кто поддерживал Сакко и Ванцетти, не всегда делали это от чистого сердца. Кэтрин Энн Портер была шокирована, когда на одном из протестов в разговоре с коммунисткой Розой Барон она выразила надежду на помилование, а Барон сухо ответила: «Помиловать? Зачем? Живые они для нас бесполезны».

Удивительно, но летом 1927 года Сакко и Ванцетти были не самыми известными заключенными тюрьмы Чарльзтауна. Эта сомнительная честь принадлежала другому их соотечественнику и иммигранту, имя которого нечасто упоминалось в новостях, но, что любопытно, осталось в памяти американцев лучше, чем имена Сакко и Ванцетти. Это был Чарльз (Карло) Понци, который за восемь лет до того разработал мошенническую схему быстрого обогащения, за что и угодил за решетку. С тех пор финансовые пирамиды подобного рода принято называть «схемой Понци». Это был юркий, щегольски одетый человечек немногим более пяти футов ростом. Родился он в Италии, в Парме, и в 1903 году, в возрасте двадцати трех лет, переехал в Соединенные Штаты, где сменил ряд работ, от посыльного в конторе до оптового торговца овощами. В 1919 году, проживая в Бостоне, он разработал схему получения дохода с использованием международных почтовых купонов, саму по себе совершенно легальную. Эти купоны были введены как средство оплаты международных почтовых отправлений и имели целью облегчить корреспонденцию между деловыми партнерами в разных странах. Понци понял, что если приобрести купоны в Европе на обесцененную европейскую валюту, а потом поменять их на почтовые марки США, которые стоили дороже, то можно получить за эти марки полновесные американские доллары. За каждый доллар инвестиций, согласно его расчетам, можно было получить до 3,5 доллара.