Походы викингов - Андерс Магнус Стриннгольм

По прошествии года убийца мог возвратиться в херад, в сопровождении поселян округа, свободно и безопасно ехать на тинг и предложить оскорбленному денежное возмездие за убийство; если оно не было принято, он на другой год повторял то же предложение и поступал так три раза в три года. Впрочем, пока оскорбленный отказывался принять виру, убийца находился вне закона, был небезопасен,[298] не имел другого убежища, кроме пустыни и леса.[299] Это изгнание само по себе было не столько наказанием, сколько спасением для убийцы, чтобы в хераде он не попался в руки врагов и его кровь не подала нового повода мести и продолжению вражды. Это, вероятно, было также поводом предписания готландских законов, чтобы ближние родственники бежали с убийцей: если уходил он один, мщение обращалось на его родню. Еще в XIII столетии Дакон Хаконсон, король Норвежский, строго запрещал «беззаконие, долго гнездившееся в стране; если кого-нибудь убивали, то родные убитого брали лучшего из рода убийцы, хоть преступление совершено было без его ведома, желания, пособия. У многих из-за того погибло много родни. Мы, — прибавляет он, — причисляем это к уголовным преступлениям, и всякий, кто станет вперед мстить мимо убийцы кому-нибудь другому за родную кровь, лишается имения и безопасности». Такое же запрещение встречаем и в других законах. «Никто не может мстить другим, а не тем самым людям, которые совершили убийство, в nротивном случае нарушается королевский мир». Но прежде, нежели могли законно ограничить мстительные и семейные войны, в такой мере, что только настоящий убийца был предметом мести, в прежнее время единственное пособие закона состояло только в том, что он как бы в изгнание удалял близких родных убийцы, с целью обезопасить их от первой, сильной вспышки мщения. Так, мать Льотана говорила своему сыну, Хрольву, смертельно ранившему исландского старшину, Ингемунда: «Мой совет, чтобы ты поскорее бежал: пока убийство в свежей памяти, жажда мести сильнее».[300]

Чрез это, с одной стороны, удаляли все поводы к мести, когда же, в долгий промежуток времени, раздражение успокаивалось, неоднократными предложениями денег хотели расположить обиженных к. миролюбивой сделке; с другой стороны, долгой опалой, удалением от родного крова и скитанием в лесах и пустынях понуждали убийцу, в случае его упрямства, хлопотать у наследников убитого примирении и денежной сделке для оправдания его вины, потому что «убийца не живет в мире», говорят древние законы, пока не просит за него обвинитель или законный наследник (убитого).

Самое трудное препятствие к миролюбивой сделке какое должны были одолевать законы, встречалось в благородных чувствах и гордости скандинавов, считавших бесчестием брать деньги за родную кровь с вооруженного человека; кроме того, не одно убийство само по себе было близко сердцу наследников и семейству убитою; для них чрезвычайно важно было, что семейная честь страдала от этого преступления. В саге об Олафе, сыне Трюггви, Эйнар Тамбаскельфер, когда Халлъдор Снорресон убил его родственника, Кале, говорит: «Братья Кале ждут от меня чести, чтобы я завел дело о пене за убийство: для меня неприлично брать деньги за родного, будто за собаку; если отомщу за это, как следует, другие поудержатся делать такие преступления».

Уважая это чувство, закон объявлял чистым от бесчестия (oskamder) всякого, кто принимал виру, хотя бы это было по первому предложению: сверх того, для полного сохранения чести обиженного, преступник с 12 родичами должен был клясться при его противниках, что он сам в подобном случае удовлетворился бы, если б был на их месте.

Денежные пени были частью наследственные, частью семейные; первые (arfvebot) платил сам убийца ближайшему родственнику; но семейные (attarbot) собирались по некоторой раскладке с родных убийцы отцовской и материнской стороны и таким же образом разделялись между семейством убитого.

С уплатой и получением виры военное состояние между обоими семействами прекращалось; для торжественного подтверждения мира и в ответ на примирительную клятву убийцы обиженная сторона произносила священный текст примирения или безопасности (Tryggbеtsed); «Теперь ты в мире на пирах и вечеринках, на тинге и народных собраниях, в церкви и на королевском дворе, везде, где собираются люди. Мы будем, как родные, делиться друг с другом ножом и кусками мяса и всякой вещью. Мы будем жить так дружно, как будто никогда не бывало меж нами вражды. Если же впредь выйдет у нас какая ссора, то она кончится не оружием, а деньгами, Кто из нас нарушит этот договор или убьет другого, обещав ему безопасность, тот пусть живет, подобно гонимому волку, везде, где христиане ищут церквей, язычники приносят жертвы в капищах, огонь горит, земля зеленеет, произносится имя матери, плавают корабли, блещут щиты, светит солнце, ездит финн, лежит снег, растет ель, летает по ветру сокол, распустив крылья, в долгие весенние дни, повсюду, где круглится свод небесный, обрабатывается земля, завывает ветер, течет в море и люди сеют семена. Пусть будет он удален от церквей и христиан, от дома Божия и пиров честных людей и от всякой другой отчизны, кроме ада. Каждый из нас даст другому безопасность до тех пор, пока существуй люди и прах. Где бы ни повстречались, на земле или пристани, на корабле или на мели, на море или на хребте лошади, мы обязались взаимно делиться веслом и ковшом, скамьей и доскою, когда потребует надобность. Мы в мире друг с другом, подобно отцу с сыном и сыну с отцом, целую вечность. Ударим же по рукам для скрепления нашего договора и сдержим его по воле Иисуса Христа и ведома всех тех людей, кого касается наш договор. Милость Господня сдержавшему условия и гнев Божий нарушителю его. Да будет счастлив час нашего примирения, Бог да примирится со всеми нами».

Памятником этой независимости семейств, как свободных сочленов великого племенного союза, служит предписание древних законов, чтобы в некоторых случаях, когда родичи одного семейства приходят к домохозяевам другого, с обеих сторон давались заложники для полной безопасности и мира, как обыкновенно бывало между государями. Еще в исходе XIII века закон дозволял собирать толпу родных, чтобы силой требовать своих прав у родичей другого семейства.

Согласно с тем, замужество дочерей считалось делом, касающимся всей родни: было важно, чтобы заключались такие супружества, которые приносили бы всему семейству значение и силу, а не вред и убыток. Отсюда множество околичностей, изворотливость и осторожность, с какими заключались эти союзы. Женщина обручалась с совета своей родни; при действительном обручении надлежало присутствовать родственникам с обеих сторон, и жених под пенею в три марки обязывался приглашать на свадьбу всех их до третьего колена.

При составлении отдельного союза домовладельцы одного семейства особенно заботились о том, чтобы ни одного клочка их земли не могло утратиться и перейти в другой род. Оттого «одаль», недвижимая собственность каждого семейства, считалась святыней, потому что ее сохранение было условием семейной силы и значения. Отсюда заботливые, точные предписания в законах, чтобы одальная земля сохранялась в одном роде и не переходила в другой. Не иначе, как в крайности, разрешалось владельцу продавать вдовую землю. Это он предлагал сначала близким родственникам, потом, если они не в состоянии были купить землю, дальним и до самых отдаленных, «потому что, — говорит древний северный. закон, — одаль не должен продаться вне рода». Таково происхождение права выкупа, прежде столь священного, что даже в тех случаях, когда недвижимые имения следовало продавать за пеню, родным отца предоставлялось выкупать отцовскую, а родным матери материнскую землю, Вероятно этой заботливости о сохранении одаля в роде надобно приписать, что дочь в старину не имела прав наследства при сыне, потому что она могла выйти замуж в другое семейство и передать ему свое одальное право ко вреду отцовского рода