Княгиня Ольга. Зимний престол - Елизавета Дворецкая

– Выпей, сватушка, – говорил Маломир, поднося ему ковш меда в знак нового родства, – и будем во всем отныне заедино.

– Спасибо, да без свата не могу, – отвечал Мистина и оборачивался к древлянам: – Выйди к нам, боярин Турогость, выпей со мной!

– Как можно, нам с вами пить не годится! – отзывался тот из толпы.

– Выйди, милости просим! – Мистина шел к нему с ковшом и кланялся.

После долгих уговоров Турогость согласился выпить, и Маломир налил ковш заново. Так повторялось, пока все древляне не выпили с Мистиной, а затем не перешли на женихову скамью. Эльга наблюдала за этим, сидя на своем престоле; лишь иногда Мистина, оглядываясь на нее, едва заметно подмигивал и тем скрашивал ей однообразие длинного обряда. Однако княгиня не скучала: каждый раз, когда ковш переходил из рук в руки, ей виделась новая нить, сшивающая воедино русь и полян с древлянами. После долгих переговоров, когда тот же Мистина спорил с Маломиром об условиях союза, она наконец могла с удовлетворением наблюдать за итогом трудов. Дело было сделано важное. Но к чему оно приведет – пока знали только Мокошь и ее небесные пряхи.

– Будем родня – отныне где вам хлеб, там и нам хлеб! – по очереди провозглашали древляне, поднимая ковш к кровле и приглашая в свидетели чуров и богов.

Однако, глядя, как Мистина над ковшом целуется с Величко или Обренко, Эльга не могла не вспоминать его же слова: вечный мир – до первой драки.

С жениховой скамьи за обрядом наблюдал царевич Боян. Он не входил в число сватов, но Маломир, сын болгарской княжны, просил его быть свидетелем обряда. Боян со своей дружиной все еще оставался на Руси и приобрел здесь добрую славу. Огняна-Мария в конце прошлой весны родила дитя – сына, и Ингвар назвал его Гудлейвом в честь своего деда по матери. Когда Ингвар был в Киеве, болгарская жена жила при нем здесь, а на время его отъездов и водворения на Олеговом дворе княгини Эльги возвращалась в Витичев. Только Боян жил то здесь, то там, усердно стараясь подружиться с Эльгой. К нынешней зиме она уже смирилась с его присутствием и держалась со сладкоголосым царевичем очень любезно.

На днях Боян приходил к княгине рассказать, что надумал послать гонцов к своему брату, болгарскому царю Петру.

– Мой брат до сих пор не ведает, что у нашей сестры родился сын, – говорил Боян. – К тому времени, как он ту весть получит, дитяте исполнится год.

– Что же ты так затянул?

– Ты знаешь, княгиня, как часто Бог забирает к себе младенцев. – Боян развел руками. – Я не хотел радовать Петра прежде времени, чтобы потом вслед за радостной вестью не пришлось посылать горькую. Теперь же видно, что наш сестрич – здоровое дитя, слава Богу, и я верю, что он будет радовать всю семью еще долгие годы.

Эльга понимающе кивала: не желая быть обвиненной, если дитя умрет, она сама требовала, чтобы Огняна-Мария оставалась в Витичеве. Та, беспокоясь о ребенке, больше не искала дружбы княгини и была, казалось, довольна тем, что у нее имеется городец, где она хозяйка.

– Ты пошлешь гонцов весной, вместе с нашим войском?

– Нет, княгиня, если будет твое соизволение, я сделаю это сейчас, – улыбнулся Боян. – А к тому же мой брат Петр будет мне благодарен, если я предупрежу его о вашем походе на греков. Иначе он может подумать, будто твой муж собрался напасть на наши земли. Два года назад мы ничего не знали о его замыслах, и это едва не привело к большим бедам.

– Да как же они поедут? – с недоверчивым видом спросил Мистина.

– Я пошлю Васила с десятком юнаков. Ты его знаешь, это верный и опытный человек. Они поедут по Днепру, пока держится лед, а потом раздобудут лодью, если не успеют добраться раньше ледохода. Лошади у нас степные и сами добывают себе корм из-под снега. Могут есть еловую хвою. Я лишь прошу у княгини грамоту о том, что мои люди едут с ее разрешения и имеют право на помощь княжьих людей, если она им понадобится.

Эльга бросила взгляд на Мистину; по его лицу промелькнула тень, но едва ли ее заметил кто-то, кто не знал его так хорошо, как она.

– Ну что ж… это разумно, – она кивнула, – я пошлю с твоими людьми дары для царя Петра в знак нашей дружбы.

Надо думать, предусмотрительный Боян уже подготовил своих людей к поездке. Эльга отдала приказ Стемиду написать грамоту, и уже через день Боян прислал узнать, не готово ли. Сам он немало постарался, чтобы подобные дела делались быстрее: с прошлого года Ригор, священник, обучал двоих толковых отроков, Колояра и его брата Соломира, болгарской грамоте, так что Стемид уже обзавелся помощниками.

Однако грамоту они писали целых три дня, и лишь на второй раз Боян сумел ее получить – вместе с сотней лис и сорочком бобров, что Эльга посылала царю Петру.

Назавтра небольшой отряд тронулся в путь. К тому времени как древляне явились в Олегову гридницу за невестой, Бояновы гонцы были в дороге уже четвертый день…

* * *

Умелые всадники на хороших лошадях, к тому же имея при себе заводных коней, болгары под началом десятского, Васила, в первый же день добрались до Витичева и переночевали там. Наутро вновь двинулись в путь, едва в утренних сумерках стало можно разобрать дорогу, и ехали до темноты. По пути они миновали несколько селений. Такой небольшой отряд легко нашел бы там приют на ночь, тем более с княжеской грамотой. Никто из жителей этих сел не сумел бы прочитать ни одной буквы, но сам вид пергаментного листа с подвешенной к нему свинцовой печатью с оттиском княжеского знака говорил сам за себя. Однако Васил не искал гостеприимства полян, и второй раз болгары переночевали прямо в лесу: свернув от русла реки в лес, где стволы защищали от ветра, развели костер на поляне и нарубили лапника на подстилки. Еще в темноте дозорные сварили кашу, и утром болгары поехали дальше спозаранку: накатанные колеи от саней на льду Днепра не дали бы заблудиться.

Около полудня миновали городец Родень в устье Роси. Санная колея пролегала ближе к высокому правому берегу; со времен последнего снегопада по ней никто еще не ездил, и болгары двигались цепью. Слегка замешкались, объезжая здоровенную иву: должно быть, ее снесло еще летом, и она вмерзла в лед полупритопленной. Васил – немолодой мужчина с длинными седеющими усами, резкими морщинами на щеках и шрамом на брови – ехал третьим. Следя за тем, чтобы лошадь не задела торчащие острые ветки, он вдруг краем глаза уловил впереди движение – судорожный рывок, нарушивший мерную поступь идущих впереди коней. Вскинул глаза – и успел увидеть, как едущий прямо перед ним Пламен со стрелой в груди валится с седла на снег. А над опустевшим седлом видно, как мчится вперед испуганная лошадь Велчо – тело всадника волочится за ней, застрявшее в стремени. Оброненные по пути капли крови резали глаз на белом снегу…

В один миг Васил успел ухватить все это быстрым взглядом, схватился за повод, пытаясь сдвинуть коня с тропы, – и тут же в бедро ему вонзилась стрела. Сквозь шум ветра он различил крики позади. Обернувшись, увидел, что еще двое его спутников падают с седел; кто-то кричал, но кто-то не подал голоса и молча ткнулся лицом в жесткую снеговую колею. Не обращая внимания на боль, Васил завертелся, пытаясь оценить обстановку и понять, где враги и в какой стороне искать спасения. Но едва успел он заметить шевеление в ветвях и за стволами ив на берегу, как в грудь его коня тоже вонзилась стрела.