Хевен, дочь ангела - Вирджиния Клео Эндрюс

Я чувствовала себя во власти его тела, его воли, его желаний в такой степени, что это стало меня пугать, как когда-то меня пугала Китти. Нет, физической боли Кэл не доставлял мне никогда… А вот мысленно и нравственно я страдала безмерно. Не желая того, я влюбилась в него, и во мне появилось чувство голода по его нежным ласкам.

Если я съезжу домой, то это спасет меня, спасет его, спасет Китти – так я убеждала себя.

Я нашла бы Тома, увиделась бы с дедушкой, с Фанни, с Кейтом и Нашей Джейн… Это стало у меня вроде заклинания, которое я повторяла снова и снова. Я сделала для себя из Уиннерроу этакое убежище, которое, как мне казалось, решит все проблемы.

За несколько дней до тридцатисемилетия Китти, в чудесный солнечный день мы вместе с Кэлом уложили ее на заднее сиденье, загрузили наши чемоданы в багажник и тронулись в путь. Уже два месяца Китти была в полной прострации, и, судя по всему, в ее состоянии не должно было произойти перемен.

За день до отъезда ее «девочки» вымыли ей голову, сделали завивку, маникюр и педикюр, а утром я протерла ее влажной губкой, надела на нее красивый розовый лифчик и нарядила в новый летный брючный костюм розового цвета. Я попробовала сделать ей приличную прическу, и она получилась весьма неплохой, а после макияжа Китти стала совсем красавицей. Но впервые за все время поездки она не произнесла ни слова – просто лежала, как неживая, как та кукла, которую Китти так безжалостно сожгла.

Все те слова, которые мы с Кэлом должны были сказать друг другу во время моего возвращения в Западную Виргинию, остались невысказанными. Я сидела вместе с Кэлом на переднем сиденье, где нас разделяло расстояние, достаточное, чтобы посадить еще и Китти, если бы она могла туда пересесть. Скоро Китти и Кэл окажутся в лоне ее семьи, и Кэл больше не сможет обращаться ко мне со своими запросами. Остается только молить Бога, чтобы Сеттертоны никогда не проведали о том, что вышло между нами. Все это давило на меня, самочувствие было отвратительное. Интересно, а Кэл себя так же чувствовал? Жалел ли он о словах любви, с которыми он обращался к девушке из горной деревушки?

Это был наш момент истины – или он скоро должен был наступить. Глаза Кэла были прикованы к дороге, а я смотрела на проплывающие мимо пейзажи.

Через несколько недель начинались занятия в школе, а до этого нам предстояло решить, как поступить с Китти.

Я невольно сравнивала эту летнюю поездку с той, которая состоялась зимой, два года назад. Все, что тогда производило на меня впечатление, теперь казалось банальным. Меня больше не занимали золоченые арки «Макдональдса», а гамбургеры я перестала считать за вкусную еду, особенно после посещений лучших ресторанов Атланты. Как теперь Кэл собирается вести себя со мной? Сможет ли он отказаться от своей любви и страсти, как Китти смогла отказаться от себя самой? Вздохнув, я заставила себя думать о том будущем, когда смогу жить своей жизнью. Я уже сдала квалификационные экзамены по педагогическому профилю и подала заявления на поступление в шесть различных университетов. Кэл сказал, что тоже поедет со мной и, пока я буду учиться на первых курсах, успеет получить ученую степень.

Когда мы проехали полпути до Уиннерроу, я поняла, почему мисс Дил приехала в наши горы: она хотела отдать свой талант тем, кто в нем больше всего нуждался. Мы жили в самом заброшенном и забытым Богом угольном районе. Давным-давно я как-то в шутку сказала Тому, что пойду по стопам мисс Дил, и теперь, глядя по сторонам, я точно знала, что хочу быть именно такой одухотворенной учительницей.

Теперь, когда мне исполнилось семнадцать, Логан, должно быть, учится в колледже, сейчас приехал на летние каникулы и скоро собирается уезжать. Догадается ли он по моему лицу о моей вине и моем стыде? Поймет ли он, что я потеряла невинность? Бабушка всегда говорила, что способна отличить чистую девушку от «нечистой». Я не смогла бы рассказать Логану о Кэле, как не смогла бы рассказать и никому другому, даже Тому. Словно придавленная тяжестью своего позора, я продолжала отрешенно сидеть.

Проносились миля за милей. Началось предгорье, и дорога стала извиваться и подниматься вверх. Расстояния между бензозаправочными станциями увеличивались. Пропали крупные мотели, пошли мелкие постройки, ютящиеся в густых тенистых лесах. Вот в стороне от разбитой дороги показался и вскоре остался за спиной городишко с неприглядными некрашеными домиками. В Уиллис не ведут автострады. Как мрачно воспринималось сейчас это название!

Местность предстала передо мной в том же виде, как ее могла наблюдать семнадцать лет назад моя родная мама. Ей исполнился бы сейчас только тридцать один год. Ох, какая же жалость, что ей выпало умереть такой молодой. Нет, она не должна была умирать. Ее убило невежество и глупость обитателей этих гор.

Как это у матери хватило ума выйти за Люка Кастила? Какое помешательство заставило ее уехать из такого высокоразвитого города, как Бостон, и обосноваться здесь, где всегда презирали образование и культуру, а общепринятые принципы отношения к жизни выражались во фразах: «Да кому это надо», «Жизнь коротка», «Хватай что можешь и быстрей сматывайся». Здесь все пытались сбежать от бедности, скотства и жестокости, но безуспешно.

Я оглянулась и посмотрела на Китти. Похоже, она спала.

Впереди показалась развилка. Кэл свернул направо, и это увело нас в сторону от грязной грунтовой дороги, которая поднималась в сторону нашей крошечной и жалкой лачуги высоко в горах. Как знакомо мне все здесь было, будто никогда и не уезжала. На меня нахлынули воспоминания, ноздри защекотало знакомыми запахами жимолости, земляники и спелой малины.

Я почти что услышала звуки банджо, услышала скрипку дедушки, увидела бабушку в ее кресле-качалке, носящегося по траве Тома, снова услышала плач Нашей Джейн и стоящего рядом с ней Кейта, с любовью посматривающего на сестренку. Среди всего этого невежества и глупости появлялись дары Божьи – дети, вовсе не отягощенные дурной наследственностью, как можно было бы подумать, а даже благословенные во многих отношениях.

С каждой пройденной милей я становилась все более нетерпеливой, все более возбужденной.

Вскоре показались аккуратные фермы предместий Уиннерроу, на просторных зеленых полях которых созрел летний урожай и скоро начнется уборка. Потом пошли дома бедняков из долины, которые жили немногим лучше нас, горного отребья. Чуть повыше расположились сараюшки шахтеров, а среди них затесались халупы тех, кто промышлял самогоноварением.

Самый низ долины находился во владении зажиточного населения. Там оседала самая богатая земля, смывавшаяся со склонов гор обильными весенними ливнями, чтобы попасть затем в сады богачей Уиннерроу, чтобы обеспечить плодоносной почвой тех, кто в ней меньше всех нуждается, чтобы цвели сады и цветники богатых и они могли окружать свои особняки красивейшими тюльпанами, нарциссами, ирисами, розами и прочими цветами, призванными подчеркнуть достоинства викторианских строений. Неудивительно, что городок назвали Уиннерроу.[11]Удачливые люди городка жили на главной улице, а неудачники – в горах. В прежние времена владельцы угольных шахт, а также золотодобытчики, которые давно свернули свою деятельность, понастроили тут роскошные дома. Теперь в них жили владельцы текстильных фабрик и их управляющие.