"Посмотрим, кто кого переупрямит...". Надежда Яковлевна Мандельштам в письмах, воспоминаниях, свидетельствах - Павел Нерлер

Мне пришлось говорить с Варламом Тихоновичем о вас – когда я отдавала ему ваши рассказы. И он с большой нежностью и чуткостью говорил мне и о вас, и о вашем сыне. Как жаль, что вы этого не цените. И жаль, что, живя с таким замечательным писателем, как В. Т., вы не чувствуете от этого простой человеческой радости. Право же, поверьте Лидии Максимовне, что у вас все данные, чтобы быть счастливой настоящим счастьем, а не тем теоретическим, которое вы почему-то ищете и которого лишаете женщин в своих рассказах. Вот в том рассказе, где подруга отбила жениха… Вернее даже не жениха, а юнца, на которого почему-то претендовала капризная девица. Разве ей – этой девице – было плохо? Ничуть. Прожила обыкновенную, вполне содержательную жизнь, только не заметила этого. Почему?

Или почему муж другой бросается на своего любимого сына за то, что этот тоже пишет стихи? Почему жена не могла наладить человеческой жизни и пожалела о нем только, когда было поздно? Чего им обеим не хватало? Всё ведь было, а они тосковали по “теоретическому” счастью. Стоило так пренебрегать тем, что есть?

Вот как будто всё… Мне хотелось бы, чтобы и вы, и ваши героини научились ценить конкретность, подлинность, реальную жизнь. И я вам этого желаю от всей души. Н. М.

Многоуважаемая Надежда Яковлевна!

Я прочла В письмо с недоумением: в нем нет ничего о рассказах и слишком много ничем не оправданных и бесцеремонных советов.

Какое отношение имеют мои рассказы к В. Т.? Почему под каждой героиней Вы подразумеваете меня? Правда, такие вещи часто случаются с неискушенными читателями. Они спрашивают: “Разве у Вас есть сестра? А куда же это Вы уезжали?”

Но Вам – женщине, всю жизнь пробывшей среди литераторов, должно быть известно, что художественное произведение только в некоторых случаях является автобиографией, да и то весьма относительной. Так же и герои его необязательно имеют прототипом кого-нибудь из родственников или знакомых пишущего. Такие подозрения часто возникают у обывателей. Но ведь это же элементарно.

Мне очень жаль, что Вы не поняли моих рассказов или намеренно исказили их смысл. Почему вы так упорно и настойчиво убеждаете меня, что В. Т. замечательный писатель, и не без раздражения упрекаете меня в том, что я этого не ценю? Разве мы говорили с Вами когда-нибудь на эту тему? Разве мы с Вами друзья, что Вы берете на себя смелость делать мне замечания такого рода и давать советы?

Право же, я была о Вас лучшего мнения, зная, что Вы так много пережили, а это, как правило, обогащает ум и душу. О. Неклюдова.

Милая Ольга Сергеевна! Напрасно вы так рассердились на меня. Всё, что я хотела сказать, это то, что у ваших героинь нет основания чувствовать себя несчастными. У них нормально течет жизнь и горевать нет оснований.

А про вас я хотела сказать только одно: Вы рассказали, что Лидия Максимовна пишет Вам письма о том, что вы счастливый человек. Я с ней вполне согласна: у вас, по-моему, все данные для счастья есть.

Больше ничего я сказать не хотела, и если эти мои слова вам неприятны, то простите меня, и больше к ним мы возвращаться не будем.

Разве я вам сказала, что я уезжала? (Я ездила только снимать дачу в Верею.)

Сейчас же я уезжаю на лето. Надежда Мандельштам.

1

Когда в течение пятнадцати лет я общалась с Надеждой Яковлевной Мандельштам, мне и в голову не приходило, что осмелюсь писать о ней воспоминания. Поэтому я не вела никаких записей наших разговоров или заметок о происходивших в связи с ней событиях. Наверное, кое-что я забыла. Но ее образ был столь впечатляющ, а суждения и “словечки” так выразительны, что в моей памяти многое сохранилось в неприкосновенности. Не сомневаюсь, что мне не дано воссоздать во всей полноте личность Н. Я. Я могу только ручаться за достоверность сохранившихся в моей памяти воспоминаний о том, что пришлось увидеть, услышать и пережить рядом с этой замечательной женщиной.

Впервые я увидела Надежду Яковлевну на вечере памяти В. А. Фаворского, устроенном в связи с его посмертной выставкой в Музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина в 1964 году.

Я обратила внимание на пожилую женщину, покрытую серым вязаным платком, только потому, что она была в обществе Володи Вейсберга и молодой интересной брюнетки. На мой вопрос о его спутницах Володя ответил, что сопровождал с Ольгой Карлайл, внучкой Леонида Андреева, “вдову Мандельштама”. Не скрою, я была разочарована. Ее облик строгой “училки” никак не вязался с моим представлением о том, какой могла быть жена такого поэта, как Мандельштам, одного из основателей акмеизма, представителя Серебряного века, посетителя знаменитой “Башни” Вячеслава Иванова. Его “Камень” и сборник “Стихотворения” (1928) у меня были, а стихи тридцатых годов я перепечатала из списка, который уже в конце 1950-х ходил по Москве.

Тогда я уже знала от того же Вейсберга “по секрету”, что Н. Я. написала “великую книгу”, которую пока читают только самые доверенные люди. Строгий ценитель, он считал, что ей нет ничего равного по обличительной силе и глубине обобщений, касающихся судеб нашей страны и нашей культуры. Конечно, эта книга меня очень интересовала, но я и не предполагала, что скоро получу ее из рук автора.

Однако вскоре мое знакомство с Н. Я. состоялось и стало большим событием в моей жизни.

Дело в том, что мне попался рассказ В. Т. Шаламова “Смерть поэта”, только-только появившийся в самиздате. В нем явно имелся в виду О. Э. Мандельштам. Я решила принести этот рассказ Евгению Яковлевичу Хазину, брату Н. Я., с которым, как и с его женой Еленой Михайловной Фрадкиной, была давно знакома и, можно сказать, дружна, для прочтения сестре. Как мне сказал через несколько дней Е. Я., она рассказ прочла, но отмела представленную в нем версию смерти Мандельштама. При этом она будто бы выразила желание со мной познакомиться.

Не могу сказать, что это меня так уж обрадовало. Скорее, я была смущена. Мне всегда казалось, что любая вдова известного человека – это особая людская “разновидность”. Тем более вдова “писательская”. И лучше от нее держаться подальше, дабы не пала тень на сложившийся в твоем воображении образ поэта или писателя. К тому же меня пугала дистанция между нею, автором “великой книги”, и мною.

Таким было мое настроение, когда я шла на “прием”, устроенный в честь этого знакомства Е. М. Фрадкиной, пригласившей также своих и моих друзей – художников: В. Вейсберга, Б. Биргера и В. Полякова. Конечно, “прием” вылился в довольно шумную вечеринку. Правда, Н. Я. почти всё время молчала, беспрерывно куря папиросы “Беломор”. Но чувствовалось, что наше непринужденное поведение ее нисколько не шокирует, – скорее развлекает.