Хаски и его Учитель Белый Кот, Том II - Жоубао Бучи Жоу

— Это не то же самое! Пусть скажет сам хоть пару слов.

— Но он...

— Все в порядке, — Сюэ Чжэнъюн хотел возразить, но холодный низкий голос прервал его. — Раз уж появились новые ученики, я скажу им несколько слов.

Чу Ваньнин поднялся со своего места и оглядел Зал Мэнпо. Тысячи людей внимательно смотрели на него.

Но Мо Жаня среди них не было.

Чуть подумав, Чу Ваньнин сказал:

— Павильон Алого Лотоса на Южном пике охраняется множеством хитроумных ловушек и механическими Стражами. Во избежание случайных травм, пожалуйста, не пытайтесь проникнуть на его территорию. Особенно это касается новых учеников.

В Зале воцарилось молчание.

Только Луцунь не удержался и спросил:

— И это вся речь?

— Я все сказал, — Чу Ваньнин опустил глаза и сел обратно.

На этот раз тишина продлилась еще дольше.

Большинство новых учеников в этот момент подумали: этот человек умер и воскрес пять лет спустя, разве не обязан он поделиться с нами опытом? Наверное, он должен был рассказать, что у него на сердце, или поблагодарить тех, кто спас его, ну или что-то еще в этом роде?

Почему он выглядел так, будто эта речь для него лишь пустая формальность? Он отделался всего лишь одной фразой, разве это не проявление неуважения?

Старшие же ученики не могли удержаться от смеха. Некоторые из них шептали на ухо своим соседям по столу:

— Старейшина Юйхэн совсем не изменился.

— Все также немногословен.

— Да уж, такой вспыльчивый, и характер у него скверный. Кроме красивого лица, ничего примечательного в нем нет.

В зале собралось очень много людей, и, конечно, Чу Ваньнин не мог расслышать эти язвительные слова. Собравшиеся болтали, смеялись, потом снова с любопытством смотрели на сидевшего рядом с Сюэ Чжэнъюном мужчину, одетого в белые как снег одежды.

Праздничный банкет начался. Кроме пряной и острой сычуаньской кухни столы ломились от изысканной выпечки и цзяннаньских сладостей.

Сюэ Чжэнъюн приказал открыть еще сотню кувшинов лучшего крепкого вина «Белые цветы груши», чтобы все могли насладиться вкусом изысканного алкоголя, и янтарное вино щедро полилось в чаши. Чу Ваньнин доедал уже четвертую львиную голову с крабовым мясом, когда перед ним со звоном опустилась супница, в которую было налито вино.

— Юйхэн, выпей!

— Это же чашка для супа.

— Ой-ой! Плевать, чарка для вина это или чашка для супа, пей! Ведь это твое любимое белое вино «Цветы груши», — глаза Сюэ Чжэнъюна светились от восторга. — Не отнекивайся, ведь даже я, Сюэ Чжэнъюн, не могу превзойти тебя в умении пить! Тебя не свалит и тысяча чарок! Нет, даже десять тысяч! Ну же, ну… Давай, эту первую выпьем за тебя!

Чу Ваньнин с улыбкой взял большую чашу, до краев наполненную вином и, чокнувшись с чашей Сюэ Чжэнъюна, объявил:

— Раз уж глава так настаивает, я выпью одну чашу.

Осушив ее залпом, он перевернул супницу и показал раскрасневшемуся от выпивки Сюэ Чжэнъюну.

— Хорошо! Отлично! — воскликнул глава, сияя довольной улыбкой. — Пять лет назад ты попросил у меня кувшин этого вина, но я отказал тебе. Позже я много раз жалел об этом, думая, что никогда.... никогда больше... — его голос становился все тише и тише. Но вдруг он снова вскинул голову, глубоко вздохнул и громко закончил, — больше никогда я так не скажу! Если захочешь вина, все «Белые Цветы Груши» в моем погребе твои! Я позабочусь о том, чтобы ты мог пить лучшее вино всю свою жизнь!

Чу Ваньнин улыбнулся:

— Ладно, это хорошая сделка, я запомню.

Пока они разговаривали, Сюэ Мэн в углу тихо шушукался с каким-то юношей, а затем вдруг схватил его за руку и потянул за собой к главному столу. Подойдя к Чу Ваньнину, они преклонили колени, уважительно приветствуя его как наставника.

— Учитель! — Сюэ Мэн поднял к нему свое юное красивое лицо с благородными чертами.

— Учитель, — второй юноша тоже поднял голову. Он был прекрасен, как цветущий лотос, поднявшийся над темными водами, как легкое белое облако, показавшееся из-за горы. Неужели это и правда Ши Мэй?

Красавец между тем стыдливо повинился:

— Ваш ученик весь день провел в больнице для бедных города Учан и не смог прийти раньше, чтобы должным образом поприветствовать Учителя. Мне очень совестно, простите меня.

— ...Все в порядке.

Чу Ваньнин опустил взгляд и некоторое время внимательно изучал Ши Мэя. Хотя его бледное лицо со стороны казалось спокойным и равнодушным, сердце вдруг наполнилось неожиданным чувством потери.

Возлюбленный Мо Жаня вырос в несравненно прекрасного юношу[126.1].

Пять лет назад Ши Мэй был прелестным ростком, но теперь, когда он полностью расцвел, то стал подобен цветку эпифиллума[126.2], раскрывающемуся в самую долгую ночь. Так долго удерживающая его зеленая чашечка больше не могла сдержать рвущиеся к луне белые лепестки и пьянящий аромат, и в тот момент, когда цветок открылся, все вокруг померкло по сравнению с ним. В нем все было прекрасно: персиковые глаза, прозрачные и чистые, как горный родник весной, плавный изгиб переносицы, черты лица не слишком острые, и не слишком мягкие, полные красные губы, похожие на сочные ягоды вишни в каплях росы, и речи, что слетали с них, сладкие и нежные как вишневый сок.

— Учитель, ваш ученик очень скучал по вам.

Ши Мэй редко был так откровенен в выражении своих чувств. Сердце Чу Ваньнина тревожно сжалось, и он замер в растерянности, не зная, что сказать.

Глаза Ши Мэя покраснели, было видно, что он взволнован до глубины души. При виде его искренних переживаний Чу Ваньнин испытал что-то похожее на стыд.

Разве может он ревновать к Ши Минцзину? Он ведь значительно старше и занимает высокую должность, так с чего ему испытывать ревность?

Одернув себя, Чу Ваньнин кивнул и равнодушно сказал:

— Поднимайтесь.

Получив дозволение, его ученики встали и...

Успокоившемуся было Чу Ваньнину хватило одного взгляда на Ши Мэя, чтобы снова впасть в ступор:

— ...

Ши Мэй стал выше Сюэ Мэна?

Это сравнение заставило Чу Ваньнина поперхнуться. Прочистив горло, он бросил на них еще один беглый взгляд.

Даже немного выше его самого.

Ши Мэй был еще и великолепно сложен: широкие плечи, тонкая талия, длинные ноги. Гибкий и прочный, как тонкая сталь, неописуемо элегантный и утонченный. Достигнув зрелости, Ши Минцзин сильно вытянулся и перестал выглядеть хрупким и слабым женоподобным юнцом.