Собрание сочинений - Влас Михайлович Дорошевич
Шрифт:
Интервал:
Брусков (со вздохом). Насчёт громких слов ты правильно. Много нынче громких слов развелось. И у нас тоже. «Всеобщий кризис» или ещё «временно затруднительные обстоятельства», опять-таки: «неизбежные всеобщие жертвы». (Оживляясь.) Дозвольте! Жертву я очень даже хорошо понимаю! И завсегда жертву жертвовать готов. Такое дело купеческое. На приют там, либо на малолетних жуликов, либо на девиц, которые заблудящие. Пущай господа балуются! Я со своей стороны жертву от барыша завсегда принести готов и медаль получить тоже. Но помилте! Ежели миткаль — 4 с половиной копейки аршин! Это уж не жертва, а разорение!
Аркадий (с рассуждением). Не поймёшь, отчего это так плохо нынче у всех дела идут! Взять наше дело тоже! Ну, как тут театру существовать можно, когда все люди рецензентами поделались!
Брусков. Как все люди рецензентами?
Аркадий. Ей Богу-с! Приезжаем мы этим летом в город один с поездкой. Ждём публики. Приходит городской голова, — бесплатный билет пожалуйте: «Я рецензент, в местной газете пишу». Члены городской управы — рецензенты. Служащие контрольной палаты — сплошь рецензенты. «И должность, — говорят, — наша такая, контрольная, к рецензированью располагает!» И все по бесплатным билетам! Да что! Прокурор приходит: «Я в столичные газеты про вас рецензии посылаю!» А? Прокурор! Ему бы этих рецензентов сажать, а он сам занимается! Познакомился, наконец, с акцизным с одним. Один не рецензент в городе оказался. «Что бы, — говорю, — вам в театр сходить!» — «Вот ещё, — говорит, — я лучше в винт по маленькой сяду. Тут выиграть можно, а в театре что выиграешь? Заплатил за место, — пиши пропало. А что играли, я завтра в газетах прочту. Нынче столько рецензий пишут!» И точно! Взглянешь в газеты, — одни рецензии. Только про театр нынче и пишут! По-моему, даже непатриочно. Словно у нас, кроме театра, ничего в отечестве и достопримечательного нет! Ну, хорошо, однако! У нас потому дела не идут, что публики платной нету, все сплошь — один рецензент! А у вас?
Брусков (мрачно). У нас из-за мужика остановка. Мужик разбаловался, все привычки потерял! Старинные, дедовские, почтенные! Уж не говорю про наш, про мануфактурный товар! Не то, чтоб жене к именинам, как по закону следует, ситцу там или бумазеи на юбку купить, — рыбы сушёной и той по постам не ест!
Аркадий. По-моему, Тит Титыч, это даже уж и грех!
Брусков. Известно, не во спасенье! Судак сушёный такой, что дай лавочному мальчишке, есть не станет, взглянуть мерзко, — и того не покупает! «Дорого-ста нам-ста, мы-ста о посте и без рыбки». Избаловался, ест что хочет, — и пользуется: такую дрянь жрать зачал…
Аркадий. По-моему, Тит Титыч, тут не иначе как тлетворные учения виноваты. Мужик, я так думаю, потому сушёную рыбу есть перестал, что, изволите видеть, за последнее время — вегетарианство…
Брусков. Да уж там что бы ни было, а только в эту ярмарку даже рыбой не расторговались. Никогда не было. Завсегда страна солёненькое любила. А ты, промежду прочего, этот разговор брось. Потому, по теперешним делам, о съестном говорить, — только слюна бьёт. Говори о чём-нибудь противном, — всё не так есть хочется. Поговорим, например, о лягушках. Ежели лягушку, к примеру, скатать, разрезать, — вот, небось, слякоть! Тьфу!
Аркадий (мечтательно). Лягушку, конечно, если разрезать, так слякоть, а только поесть всё-таки бы не мешало!
Брусков (входя в азарт). Хорошо бы теперь, Аркадий, соляночку из стерлядей…
Аркадий (потирая руки и визгливо). А к ней расстегайчики. И чтоб расстегайчики были с сёмушкой!
Брусков (сплёвывая). Можно и с сёмушкой. А за сим поросёночек, как ему по-поросячьему чину быть полагается — с кашкою. А в кашку мелко порубить яичек, да печёночки в неё, печёночки, да перемешать хорошенько! А сверху мозгов из кости кружочками!
Аркадий (чуть не плача). Тит Титыч! Перестаньте Христа ради! Слюна задушит!
Брусков (с решимостью, вставая). Идём!
Аркадий. Куда-с?
Брусков. Куда влечёт нас жалкий жребий наш. (Подходят к уцелевшей избе.)
Брусков (нараспев жалобно). Подайте, православные, странникам, актёру и купцу, мануфактур-советнику…
Погорелая баба (выглядывая из окна). Проходите, проходите, милые! Проходите, что ли-ча!
Аркадий. Тётенька! Подайте! Они вам на это вексель выдадут!
Погорелая баба. Бог подаст на вексель, милые, Бог! (Захлопывает окно.)
Брусков (мрачно). Слышал?
Аркадий (убито). Слышал.
Брусков. И никогда при мне вперёд этого слова не произноси. «Вексель»! А ежели когда захочешь произнести, так лучше сам пойди и удавись. Понял? Озверею и убью!
Занавес.
В Хересе
— C’est drôle ça![54] — сказал мой друг, полтавский помещик.
Русские за границей всегда говорят и думают на сквернейшем французском языке.
— Не угодно ли вам изъяснять ваши мысли по-русски? — предложил я.
Мы шли по душистым улицам Хереса, словно снегом усыпанным опавшими цветами белых акаций.
И когда поднимали головы, из тёмной зелени нам улыбались красные апельсины, которые болтались, словно зажжённые маленькие китайские фонарики среди ветвей.
— Это забавно! — перевёл свои мысли на русский язык полтавский помещик. — Я думал, это может случиться только с мухой. Вдруг, — я попал в Херес.
— Скверный каламбур!
Надо сказать, что только что перед этим мы посетили главную достопримечательность города, — погреба.
Погреба, где дремлет в колоссальных бочках великолепный херес.
Нам предлагали пробовать, и мы пробовали с добросовестностью обстоятельных туристов.
Пробовали Romano, Nectar.
Словно из живого тела кровь, нам доставали из глубины бочки пробу тёмно-алого, почти чёрного душистого москателя.
Мы пили эту густую кровь земли, дыша запахом мёда.
Мы пили.
И теперь чувствовали под ногами землетрясение.
— Зайдём в погребок, — сказал полтавский помещик, — чтоб я мог сидя изложить всё, что меня волнует!
— Зайдём!
И мы зашли в «venta[55]», где рядами друг на друге покоились бочки, а над головой, словно сталактиты, спускались с потолка бараньи туши, налитые вином.
В одну из тех «ventas», где Дон Кихот, по колено в красном вине, сражался, поражая мечом туго налитые меха.
Струя хереса золотом сверкнула, когда открыли пробку бочки, и тихо затеплилась в стаканах тончайшего стекла.
— Ужасно! — воскликнул полтавский помещик. — Ужасно, до чего у нас нет национального самолюбия. У испанцев есть отличное национальное вино «херес». «Херес», который создаёт им всемирную славу, и они назвали в честь него «Хересом» город!
— Тысяча извинений и
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!