Собрание сочинений - Влас Михайлович Дорошевич

ест вся Волга «брак всмятку».

Если вы будете в Париже, рекомендуется вам зайти в «Русскую торговую палату».

Она помещается на rue de la Paix, где все шикарные портнихи, где шныряют все самые шикарные кокотки.

Это приятно.

В палате заседает премилый народ, который может рассказать вам все парижские новости: кто вчера ужинал у Максима, с кем такая-то живёт и почему такой-то такую-то бросил.

«Русская торговая палата» получает казённую субсидию и выпускает отчёты о «деятельности»:

«Такой-то член палаты получил почётного легиона. Тому-то дан с бантом, а тому на шею».

В торговом отделе отчёта из года в год восхваляется всё одна и та же заслуга палаты перед отечеством:

«Палата занялась яичным вопросом. Благодаря деятельности палаты, развился отпуск яиц из России».

И палата с гордостью добавляет в конце статьи:

«Новый предмет экспорта отлично отразился на итогах нашего расчётного баланса».

Каждый год, когда публикуются цифры расчётного баланса, этот день бывает днём радости и ликования:

— Цифра вывоза — показатель процветания страны. Мы всё вывозим и вывозим!

Забывается при этом, что вывозится не избыток, а последнее. Мы молимся этому божеству, которое называется «расчётным балансом».

Каких-каких жертв мы не приносим! Питаемся тухлыми яйцами, чтоб свежие продать за границу, отказываемся от лакомого куска, чтоб полакомились иностранцы, едим хлеб с мякиной, чтоб хороший хлеб весь продать.

Приносим жертвы и ещё радуемся.

Что уж совсем забавно!

Мне кажется, что день, когда опубликовываются цифры расчётного баланса, справедливее должен был бы быть днём всеобщей печали.

Плакать в такой день приличнее, чем предаваться веселью.

И чем громче, чем крупнее цифра нашего вывоза, тем глубже, сильнее и искреннее должна быть общая печаль.

Это будет логичнее.

Ведь это значит:

— Другие будут есть, а не мы!

После Нижнего (Трагедия)

Действующие лица:

Аркадий Счастливцев, актёр и пеший путешественник.

Тит Титыч Брусков, московский 1-й гильдии купец, мануфактур-советник и тоже пеший путешественник.

Погорелая баба.

Действие происходит по совершённом окончании ярмарки в первых числах сентября.

Сцена представляет полотно Нижегородской железной дороги. С одной стороны выгоревший в прошлом году лес, с другой — выгоревшая в этом году деревня. Посредине дорога, называемая «Владимиркой». Вообще пейзаж неутешительный. Аркадий Счастливцев и Тит Титыч Брусков, с котомочками за плечами, идут по шпалам друг другу навстречу, сталкиваются и чуть не стукаются лбами.

Брусков. Аркашка?!

Аркадий (радостно). Как есть весь тут, Тит Титыч!

Брусков. Откуда и куда?

Аркадий. Из Москвы в Нижний. На сезон. А вы-с?

Брусков (со вздохом). А я из Нижнего в Москву!

Аркадий (с удивлением). Вы пешком?

Брусков (гневно). В спальном вагоне международного общества, в отдельном купе! Не видишь, что спрашиваешь?!

Аркадий. Нет-с… я так-с… Для моциона, мол, пешком идёте? Для здоровья то есть? Или по обещанию?

Брусков (мрачно). От протестов!.. Сядем, Аркадий!

Аркадий. Где же-с?

Брусков. Обгорелых пней-то мало? Чего-чего… (Садятся.) На что, брат, поедешь? Когда в кармане, вместо денежных знаков, — документ. А на том документе написано: «Ходил я, нотариус, но дома его не нашёл»… Вот и весь мой вид! А как я в своё время жил!

Аркадий. Хорошо-с?

Брусков (воодушевляясь). Как я кутил! Как я кутил! Дым по ярмарке коромыслом шёл! Арфисток в шампанском купал, — по сто рублей платил, чтоб лезла. Стрюцких заставлял живым стерлядям головы откусывать. Официантам морды французской горчицей, первый сорт, мазал. С Откоса куплетистов турманом пускал и за разорванные фраки наличными платил! (С вдохновением.) Сижу я раз у Барбатенки. Помнишь? Только было в градусы вошёл, в зеркало бутылкой Ледеру нацелился, а Николай Густавович, — полицеймейстер в Нижнем был, — тут как тут. Положил это он мне руку на плечо. «Ты, — говорит, — у меня, — говорит, — давно на примете, — говорит». (Утирая слезу.) Вспомнить лестно! А ныне? Лишён! Всего лишён! С товаром и без денег! По шпалам иду! Каково это: с купеческой-то душой да по шпалам!

Аркадий. Нынче, действительно, Тит Титыч, такого оживления на ярмарке нет!

Брусков (махая рукой). Какая ярмарка! Канитель!

Аркадий. Нынче и арфистки уж нет! Воспрещена!

Брусков. И хорошо, что воспрещена! Для неё же лучше! Всё одно, по таким делам с голода бы сдохла! И в шампанском бы нынче не выкупали! Так бы и ходила ярмарку не мытая.

Аркадий. Нынче, Тит Титыч, везде нравственность вводят. Нынче о нравственности большое попечение имеют!

Брусков (сердясь). Нравственность! Нравственность! А ежели по векселям не платить, — это нравственно? Нет, ты мне по векселю в срок заплати! Вот это я понимаю — нравственность! Скоро вот совсем денежных знаков ни у кого не будет, — все поневоле станут нравственны. Нравственность!.. (После паузы.) Ты вот что, Аркадий… Я хотел тебе сказать… Помнится мне, мы с тобой в последний раз на ярмарке у Наумова в гостинице встретились…

Аркадий. У Наумова, как же, в двухсветной!

Брусков (басом). Ты у меня тогда сто рублей занял. До завтра, на честное слово!

Аркадий (беспечно). Всё может быть-с!

Брусков (глядя в сторону и тихо). Так не можешь ли хоть ты… в счёт долга… немного… по пятаку за рубль…

Аркадий (весело смеясь). Нашли, Тит Титыч, у кого спрашивать! Какие же у актёра могут быть деньги? У актёра теперь марки, а не деньги!

Брусков. И имущества у тебя никакого нет?

Аркадий. Какое же у меня может быть имущество? Узелок с фарсами. С французского, с немецкого, — вообще русские пьесы. Так они гроша медного не стоят.

Брусков (со вздохом). Так! Ни денег ни имущества! (Еще раз вздыхая.) Современно и в порядке вещей!

Аркадий. А у вас, Тит Титыч, в узелочке что?

Брусков (хлопая по узелку рукою). Векселя. Протестованные!

Аркадий (беспечно). И охота вам такую дрянь с собой носить!

Брусков. Всё-таки иногда от скуки хоть векселя почитаешь! Имена-то какие под ними! Имена-то!

Аркадий. Не платят?

Брусков (мрачно). Кто нынче платит!

Аркадий. Завели нынче, Тит Титыч, пренеприятную манеру не платить денег! Всё больше громкими словами отделываются! Громких слов сколько хочешь, а денег ни сантима. Вот хоть бы наше дело взять! В старину было куда проще. Актёр ты, — и говорят про тебя: «актёрствует», купец — «купечествует», военный — «воюет». А теперь все «государственным служением» занимаются. Я вот в фарсе вторым комиком служу, по сцене, — извините меня, — без пьедесталов при всей публике хожу. А про меня на съездах, в комиссиях говорят: «государственным служением занимается!» Артист! Купец фабрику имеет, — «двигает промышленность, государственное служение!» Да что, Тит Титыч, купец! Газетчик, рецензент даже! На что последний человек! И про того теперь говорят: «Публицист! Государственное служение!» Хотя правов-то им, Тит Титыч, не дают! Нет, шалишь, брат, мамонишь, на грех