Короля играет свита - Елена Арсеньева

— Может, и не зря, — вяло пробормотал Алексей. — Полномямлить! — Голос Каразина построжал. — Очнись! Ты умишком-то своим, сердчишкомпонимаешь ли, что мы с тобой сегодня для России содеяли? Может быть, странуспасли. Ты вот о чем думай, а не об этом вон. — Князь небрежно махнул в тихуютемную даль, куда канула карета Ольги Александровны, — О державе думай! О том,что никто и никогда не узнает о подвиге твоем. Никто и никогда. Крестов ненавесят и медалей не дадут. Дело сие не из тех, коими даже и перед потомкамихвалятся. Вот ты, вот я — только мы оба об этом будем знать. А умрем — доблестьнаша канет в Лету. Понимаешь? Вот она, высшая доблесть — совершить подвиг и нетребовать за него награды. Ну, сейчас ты слишком молод еще, а погодя поймешь.Поймешь! Это я тебе обещаю.

* * *

Алексей верил Каразину. Но он и вправду был слишком молод, апотому на сердце все еще лежала гнетущая тяжесть. Сердце ведь теряет бодрость,когда из него приходится вырвать оживляющее его чувство, каким бы мучительным,отравляющим оно ни казалось. Лишь самолюбие и тщеславие, властные страсти,могут убить наши оскорбленные чувства. Значит, надо воспитать в себе самолюбиеи тщеславие… Он сможет, наверное, сможет, думал Алексей, но не сейчас. Еще несейчас!

Стиснул бархатную полумаску, лежавшую в кармане, черпая вэтом движении странное утешение, смешанное с болью. Вот все, что осталось ему.

Ничего не осталось…

Кто знает, легче или, тяжелее было бы ему, сумей он каким-тоневероятным образом подслушать слова, которыми обменялись на прощанье брат исестра Зубовы, когда за Каразиным и Алексеем уже захлопнулась дверь и стихли ихшаги.

Знаком удалив послушных Бесикова и Варламова, ПлатонАлександрович осторожно подошел к сестре и взял ее похолодевшую, безжизненноповисшую руку:

— Tu n`as pas raison [52] .

— Что? — слабо улыбнулась Ольга. — Ты о чем?

— Ну, о чем… Сама знаешь. Может, стоило ему сказать?

— Бог с тобой! — Она почти ужаснулась: — Как сказать такое?Я ему и так столько зла причинила, зачем еще и этим его душу омрачить? Надеюсь,он не узнает ни от кого, никогда! Даже если б я и сказала, он бы не поверилмне. Ведь он мальчик еще, а я…

Увидела, как судорога свела красивое лицо брата, и поняла,что невзначай уязвила его и без того вечно уязвленное самолюбие.

— Милый ты мой, да не примеряй на себя всякую одежку.Государыня для тебя была одна на земле, и ты для нее один свет в окошке был. Ая… у меня жизнь другая! Знаю: не люблю я этого мальчика, не нужен он мне. Такпросто… закружил меня вихрь, да и дальше полетел, нахлынула волна, да и сошла.У него своя судьба, у меня — своя. Встретились — и пошли дальше в разныестороны!

Она умолкла, опустив глаза, и такое лицо было у нее в этотмиг, что князь Платон не выдержал и обнял ее, крепко прижав к себе.

— Ты кого убеждаешь-то, Оленька? Меня или себя?

Ольга Александровна тихонько всхлипнула ему в плечо: —А богего знает, Платоша.

— Вспомнилось вдруг, — проронил он с такой же печалью, какаязвучала в ее голосе, — поссорились мы как-то с незабвенной государынейЕкатериной Алексеевной из-за сущего пустяка, а мне лестно было, что такаяженщина из-за меня, мальчишки, сердце себе крушит, и нипочем не желал я идти намировую.

И случайно подслушал, как она сказала какой-то из своих дам:“Ну не чудно ли, что любовь до такой степени ставит все с ног на голову? Тыможешь быть лучшей на поприще жизни, властительницей умов, повелительницей чужихсудеб, мнить себя всемогущей — и при этом ощущать себя полным ничтожествомоттого, что не в силах прельстить некое юное существо, которое просто, глупо иубого по сравнению с тобой… но одной тебе известно, чего бы ты ни отдала заодин только взгляд его, исполненный любви! Горше всего сознание собственногобессилия: и прочь не уйти, и не добиться своего…” Так, да, сестра? Так,Оленька?

Ольга Александровна еще мгновение стояла понуро, но когдаотстранилась, глаза ее были сухи и студены.

— Mon pauvre frere est toujours tres sensyble [53]! Ну, мненаконец пора. Судно в порту ждать не станет. Прощай, дорогой мой.

— И ты прощай.

Они опять обнялись и троекратно расцеловались.

— Береги себя.

— И ты себя береги.

— Que la volonte de Die soil faite! [54]

Ольга Александровна вышла на крыльцо. Петербургская ночь —светлая, чистая, лунная, преддверие наступающих белых июньских ночей —опустилась на спящую столицу. Ольга Александровна вдохнула сырой, особенныйвоздух этого странного города и пошла к карете.

Впереди по белой от лунного света дороге медленно брели двемужские фигуры. Ольга Александровна мгновение смотрела на одну из них — повышеи потоньше, чуть прихрамывающую, — потом пожала плечами и, опираясь на рукулакея, взошла в карету. Устроилась поудобнее:

— Гони!

Откинулась на спинку диванчика, глядя прямо вперед, хотя таки тянуло отдернуть шторку на плотно завешенном окне.

Кончено — так кончено. Возврата нет. Каждый долженпокориться своей судьбе! Как это говорили мудрые, погибшие от собственноймудрости древние римляне? “Покорного судьбы влекут, строптивого — волокут!”Истинно так.

Платон Зубов попытался поздней женитьбой на миловиднойпольке утешиться и найти утраченное душевное равновесие, затем он предпринялобещанное заграничное путешествие и скончался в безвестности.

Николай Зубов умер спустя семь месяцев послегосударственного переворота, Валерьян — через два года. Поговаривали, чтокончина их не обошлась без яда, но зато достоверно известно, что она обошласьбез участия Василия Львовича Каразина.

Татаринов был удален нижним чином в какой-то кавалерийскийполк, а затем вовсе разжалован и поселился из милости у какого-то старинногодруга. О времени кончины его ничего не ведомо. Остальные участники переворота,бывшие в чинах невысоких, постепенно были сосланы на Кавказ и в разное времятам погибли.