Морена - Александр Афанасьев

Второй — постоянно находился у него за спиной.

Первый — при свете фонарика — разобрал на столике, который был в фургоне (видимо, когда то он принадлежал службе доставки) документы из его карманов. Посветил на права.

— Полковник Токарев Владимир Петрович… — сказал он, не спрашивая, а констатируя факт.

Токарев вздрогнул. Несмотря на маску, он сразу понял, кто это. Спрашивали по-русски — но не на украинском русском, и не на одесском русском — а на настоящем русском, даже не крымском. Русском, на котором говорят русские, академически правильном и чистом.

Русские!

К русским — у Токарева было странное отношение, и оно совпадало с настроением многих в Одессе. С одной стороны, если бы Токарева спросили, кто он — русский или украинец — он бы сам определил себя как русского — если дело, конечно, было бы не на собеседовании с очередной аттестационной комиссией. Украинцем он себя в душе не считал, как не считал и Одессу украинским городом — украинского, откровенно говоря, тут мало было, почти совсем ничего. Почти три десятка лет, прожитых в украинской державе — наполнили Токарева весьма мрачными мыслями о ее возможном будущем… точнее, его отсутствии. Токарев, как и все более — менее умные люди в Нэзалежной понимали, что бесконечно эта вакханалия продолжаться не может. Если воровать, воровать, воровать, воровать, и ничего не вкладывать, не производить — то может, рано, может, поздно — но ресурс кончится. И начнется развал государства — всамделишный, а не тот опереточный, которым все время пугали. Развал, когда будут бить не по паспорту, а по морде, когда те кто вынужден здесь оставаться — возьмут оружие и придут поговорить по душами с теми, кто не успел на последний самолет, поговорить за жизнь и за страну — и никого уже не будет колыхать, честно ты бабки заработал или наворовал. Убивать будут не за что-то конкретно, а вообще — за то, что у тебя есть дом, джип, за то, что ты откосил от АТО потому, что у тебя были деньги, да и просто так — за то, что ты живешь лучше, чем живут они. Развал этот — по уму можно было предотвратить только одним способом — присоединиться к России, как Крым. Потому что сами они уже ничего не сделают, потому что в дерьме — брода нет.

Но одновременно с этим — Токарев был против того, чтобы присоединяться к России. Частично потому, что боялся будущего в составе России — придут новые люди, заберут все их темы, места им не останется. А его будущее — в лучшем случае у московских в шестерках, в худшем — зона, и возможно, пожизненное, потому что все им содеянное за время службы в полиции — тянет на высшую меру. Кроме того — Токарев сам никогда бы в этом не признался — но он был напуган теми, кто устроил кровавую бойню в Одессе второго мая 2014 года. Их наглостью и нарванностью, нерассуждающей готовностью громить, жечь, избивать, убивать. Их было относительно немного — но они были сплочены, мотивированы, люто ненавидели, их нельзя было купить за деньги, и они были уперты — если что-то решали, то шли до конца. И стволы у них были. Токарев не знал, как иметь дело с такими, но знал, что если эти уроды устроят шабаш с подожженными шинами на Еврейской, и потребуют снять его, Токарева — то власть его снимет. И власть не будет за него заступаться, она его снимет — потому что власть тоже не знает, что делать с этими нарванными и люто ненавидящими. И тоже ссыт. А если ссыт власть — то, что такого в том, что и он ссыт?

Машина шла вперед, раскачиваясь как лодка в шторм на разбитой дороге. Из кабины водителя — перекрикивая шум мотора, доносилась задорная мелодия…

… Вставай, Донбасс,

Прогоним хунту вместе!

Вставай, Донбасс,

Ты станешь новым Брестом!

Вставай, Донбасс,

Вставай, мой край родной!

Вставай, Донбасс,

Россия-мать с тобой!

Мама, жизнь продолжалась от Донецка до Одессы,

И зеленели города, возили уголь поезда,

Дымили трубы, как всегда

Мама,

как в сорок первом, с запада пришли к нам бесы,

Стоят уже у всех дверей,

Стреляют в жён и матерей,

Сжигают заживо людей…

Треснул разряд — и полковник заорал от боли и неожиданности — кто-то ткнул его разрядником прямо в почку. Боль была страшной…

— Когда я спрашиваю, я ожидаю услышать ответ — сказал тот, что сидел за столиком — Полковник Токарев Владимир Петрович?

— Да… б…

— Ваше место работы?

— Полиция… Одессы… уголовный розыск.

— Должность?

— Начальник розыска.

— Звание?

— Полковник полиции.

Неизвестный с автоматом встал. Токарев мельком заметил, какие у него перчатки на руках — кевлар с резиновым напылением, такие используют в некоторых отраслях промышленности, в том числе стекольной — и такие же удобнее любых других для работы с оружием. Похоже, реально спецы…

— Вопрос первый, Владимир Петрович… Вы хотите стать керивником[66] одесской полиции? Если да — то мы можем вам помочь. А если нет — то мы можем помочь и полковнику Резницкому, убрав его самого опасного конкурента. То есть — вас.

— Так… помощь не предлагают.

— А как предлагают? Прийти к вам в кабинет, где все прослушивается?

…

— Вы находитесь в этом фургоне, полковник, исключительно для лучшего понимания вами наших возможностей. И чтобы вы понимали до конца — убрать мы вас можем за день — два. Даже не стреляя. Достаточно публикации в прессе.

Токарев отметил — последних новостей русские не знают. Может, оно и к лучшему…

— Вам вообще… что нужно?

— Нам нужен свой человек в кресле руководителя полиции Одессы. Резницкий на эту роль не подходит, потому что он человек Киева, и потому что он излишне самостоятелен сам по себе. Стал таким с АТО. А вот вы… Владимир Петрович… вы, можно сказать, как чистый лист. У вас нет прикрытия, после убийства Семидрева, так? Если вас решат арестовать — то арестуют, никто вам не поможет. Но в то же время — у вас есть сильная и спаянная группа сотрудников, которые работают на вас и знают криминальный мир города. Это большой плюс, только Резницкому на это наплевать. Он закроет вас, и расставит по местам своих людей.

— Кто убил… Семидрева. Вы?

— Господь с вами… Семидрева убил полковник Резницкий, для этого у него есть группа еще с АТО. Боевики, которые подчиняются лично ему, участники АТО, члены крайне правых организаций, интегрированных в полицию. Они и сейчас здесь, в городе, снимают дом, адрес мы вам назовем.

Токарев никак не мог определить, кто с ним разговаривает. Русский, это, несомненно — но кто он? У ментов свой сленг, у бандитов — свой, причем настолько отличный от обычного языка, что фактически это самостоятельный язык. Но этот человек, хоть и вставлял отдельные слова из жаргона — сразу было видно, что делает это заученно, как лох. Говорить на жаргоне ему непривычно. Но назвать его лохом — не позволял висящий у него на груди автомат…