Человек-звезда. Жизненный путь Гая Юлия Цезаря - Вольфганг Викторович Акунов

ценимого всяким уважающим себя римским нобилем «достоинства» — Цицерона мало что осталось. Тем не менее, Цезарь обошелся с сильно постаревшим «Отцом Отечества» достаточно милостиво. Нуждаясь в друзьях, диктатор выразил консуляру свои личные «респект и уважуху». Вообще-то Цезарю было нетрудно проявить по отношению к Цицерону свою «клементию». Ведь с Марком Туллием Гая Юлия роднило многое — любовь к литературе, философии и и изящной словесности, общий круг друзей, стремление к популярности, жажда общественного одобрения и признания, нескрываемое желание нравиться всем и каждому. К тому же Цезарь надеялся, что «прирученный» им красноречивый оратор окажет ему ощутимую поддержу, привычно ловко оперируя своими излюбленными политическими лозунгами — libеrtas (свобода), «consеnsus Italiaе» («духовное единение Италии»), concordia оrdinum (согласие сословий) и т. д.

Однако в этом отношении Цезарь, надо сказать, ошибся в Цицероне. Марк Туллий, чрезвычайно разочарованный и подавленный состоянием дел и ходом событий в Римской «мировой» державе, предпочел укрываться от треволнений политической жизни в тиши своих сельских вилл (их у Цицерона было несколько). «Отец Отечества» избегал появляться в ставшем насквозь «цезарианским» сенате, старался не участвовать (кроме одного единственного раза) в публичном прославлении и изъявлении преданности диктатору, а совсем даже наоборот, работать в сельском уединении над составлением похвального слова стойкому принципиальному республиканцу Марку Порцию Катону. Так что примирение с диктатором спокойствия и счастья Марку Туллию — увы! — не принесло.

То, что Цезарь увидел в Риме, мягко говоря, не отвечало его ожиданиям и надеждам. В отсутствие диктатора его магистр эквитум Марк Антоний — человек широкой души — далеко не всегда был на высоте и, в общем, запустил порученные ему Цезарем дела самым вопиющим и недопустимым образом. В Граде на Тибре царила анархия, магистраты фактически бездействовали, или, во всяком случае, не действовали надлежащим образом. «Начальник конницы», имевший в своей частной жизни роковую склонность к постоянной самокомпрометации, поражал Град на Тибре своими нескончаемыми буйными попойками и вакханалиями, не забывая, однако, даже в пьяном угаре, усердно набивать свою мошну за счет государственной казны. Честолюбивый Долабелла, став народным трибуном, полностью перенял от покойного Целия его радикальную популистскую программу. Столичный плебс был по-прежнему охвачен брожением. Снова произошло восстание, подавленное, однако, Марком Антонием самыми жестокими средствами (на это у магистра эквитум соображения и чувства самосохранения, к счастью для него и Цезаря, все-таки хватило).

Необходимо было спешно принять новые финансово-политические меры. И в то же время — усмирить принимавший все более опасный характер бунт состоявших из ветеранов Цезаря легионов, расквартированных в Кампании.

После битвы при Фарсале им было обещано, что больше на войну их не пошлют. С тех пор ветераны вот уже много месяцев как ожидали неизбежного (по идее) «дембеля», пребывая на лагерном положении, однако ничто не указывало на скорое получение ими обещанной им столько раз «дуксом» щедрой награды за исправную службу. Скорей — наоборот.

По всем приметам, ветеранов ожидали новые походы и сражения. «Контрактники» Цезаря уже давным-давно отслужили свой контрактный срок, их мучили полученные в боях за Цезаря увечья, травмы и ранения, все они успели постареть и поседеть под шлемом. В конце концов, терпение у ветеранов истощилось. Когда легат диктатора Геллий прибыл в лагерь крайне недовольных всем происходящим «мулов» Цезаря, намереваясь повести их, по приказу Гая Юлия, в новый поход на Сицилию, произошло форменное «извержение вулкана». Ветераны без лишних слов забросали легата камнями, так что тот еле ноги унес. Попытки магистра конницы Марка Антония вступить в переговоры с бунтовщиками, в надежде как-то их утихомирить, оказались столь же безуспешными. Мятежники желали непременно видеть своего императора и соглашались вести переговоры только лично с ним. Никто, кроме самого Цезаря, не мог им помочь в их беде, никому, кроме Цезаря, они больше не верили.

Возвратившись в Италию, Цезарь, серьезно обеспокоенный происходящим, направил к бунтарям Саллюстия Криспа — того самого будущего историка, которому предстояло дать в своих сочинениях весьма пессимистический, беспощадный в своей правдивости, анализ событий своей эпохи. Саллюстию было поручено точно выяснить, чего желают ветераны, и довести их требования до сведения Цезаря. Однако и с Саллюстием бунтовщики не пожелали разговаривать. Старые вояки, возмущенные столь явным, по их мнению, нежеланием диктатора встретиться с ними, отдавшими ему все, что могли, и что имели, кроме своих жизней, лицом к лицу, устав «бузить» в лагерных пределах, самовольно покинули свои квартиры и, выкрикивая угрозы в адрес всех и каждого, явились во всеоружии в «Вечный Город», где и расположились станом на Марсовом поле. Римские власти предержащие и «столпы общества» сразу же почувствовали себя крайне неуютно. Цезарь, поручив охрану городских ворот немногим еще преданным ему легионерам, отправился в сопровождении небольшой свиты в лагерь опасных «бузотеров». Его появление на Марсовом поле подействовало на мятежников, не бросивших в Цезаря ни единого камня, а наоборот — приветствовавших своего «дукса» чин чином, с отданием ему всех полагающихся воинских почестей.

Цезарю удалось сразу же утихомирить своих разошедшихся не на шутку «контрактников». Гай Юлий с величайшей охотой согласился удовлетворить их требование об отставке (хотя «бузотеры», по-видимому, выдвинули его скорее как средство шантажа), в знак чего обратился к ним не как к «соратникам» («коммилитонам»), а как к «(со)гражданам» («квиритам»). Гай Юлий обещал, что, само собой разумеется, даст ветеранам обещанную им награду за верную службу, деньжата и землицу в «маме Италии», но только… после того, как наберет свежие войска для окончательного разгрома недобитых «помпеянцев», засевших в знойной Африке под крылышком у воинственного нумидийца Юбы, победителя злосчастного Куриона. А набрать для этого новые войска ему, Гаю Юлию, совершенно необходимо, коль скоро они, его старые, испытанные воины, больше не собираются честно нести столь же нелегкую, сколь и почетную ратную службу римскому Отечеству «ради спасения республики» (этот лозунг беззастенчиво использовался «на полную катушку» обеими противоборствующими сторонами) под его, Цезаря, победоносными орлами. Будучи разумными людьми, они, ветераны, должны это себе уяснить. Как, впрочем, и то, что не смогут после окончательной победы Цезаря принять участие в его триумфальном шествии по «Вечному Городу» — в отличие от нанятых им, Цезарем, новых воинов. Но вот после триумфа они, ветераны, могут явиться к нему за обещанной наградой, которую от него, вне всякого сомнения, получат.

Гай Юлий, хитрый, словно лис, тонкий знаток психологии своих «контрактников», на протяжении двух долгих десятилетий шедших за ним сквозь «огонь, воду и медные трубы», сумел сразу же затронуть самую чувствительную струнку в простых душах своих бесхитростных и, в сущности, наивных «мулов». В самом деле — что осталось бы