Мартовские дни 1917 года - Сергей Петрович Мельгунов

указанию Шульгина, две: ссылку на Бога и замену словом «прошу» проектированного «повелеваю». Караулов рассказывал Ан. Вл., что Мих. Ал. «настоял», чтобы акт был редактирован не в виде манифеста от имени императора, и все выражения «мы» заменил «я». Керенский, также участвовавший в обработке некрасовского текста, уверяет, что «особенно долго спорили» о происхождении временного правительства. Керенский требовал исключить «волю народа». Помирились на том, чтобы было «волею народа по почину Гос. Думы», но в окончательном тексте «воля народа» все-таки исчезла.

Манифест гласил: «Тяжкое бремя возложено на Меня волею Брата Моего, передавшего Мне Императорский Престол в годину беспримерной войны и волнений народных. Одушевленный единою со всем народом мыслею, что выше всего благо Родины Нашей, принял Я твердое решение в том лишь случае восприять Верховную Власть, если таковая будет воля Великого народа Нашего, которому надлежит всенародным голосованием, через представителей своих в Учред. собрании, установить образ правления и новые основные законы Государства Российского. Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Гос. Думы возникшему и облеченному всей полнотой власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования Учредительное Собрание своим решением об образе правления выразит волю народа».

После подписания акт взял кн. Львов. Это было уже около 6 час. вечера. Перевернулась страница русской истории. Назревавший правительственный кризис благополучно разрешился. Набоков рассказывает, что кн. Львов, информируя прибывших на Миллионную юристов о мотивах их приглашения, сообщил, что в результате принятого решения Милюков и Гучков выходят из состава правительства. «Что Гучков уходит, – добавил якобы Львов, – это не беда: ведь оказывается, что его в армии терпеть не могут, солдаты же его просто ненавидят. А вот Милюкова непременно надо уговорить остаться». Набоков соглашался, что уход Милюкова был бы «настоящей катастрофой», и направился в Таврический дворец убеждать вождя партии к. д. не выходить из состава Временного правительства. Оказалось, что на эту тему с Милюковым говорил уже Винавер. «Текст отказа» Михаила Милюкова удовлетворил и, «кажется», послужил окончательным толчком для изменения принятого раньше решения. Кто убедил Гучкова, Набоков не знал. Это сделал, в свою очередь, Милюков – так рассказывает Гучков на страницах воспоминаний, напечатанных в «Пос. Новостях». Милюков, мало надеявшийся на благополучный исход революции, «все-таки был большим оптимистом, чем я». Керенский говорит, что Гучкова убедили остаться, по крайней мере на первые дни, тут же на совещании в минуты второго перерыва, когда Мих. Ал. совещался с Родзянко.

Надо думать, что Гучков согласился и вновь отказался, иначе непонятен характерный для обстановки нижеследующий разговор по прямому проводу между Алексеевым и полк. Энгельгардтом. Алексеев только что закончил процитированную выше беседу с Гучковым по поводу отречения Мих. Ал. (это было ближе уже к 7 час. вечера) и вызвал вновь Гучкова или Родзянко. «Родзянко занят неотложным делом, – ответил Энгельгардт. – Гучков подал в отставку, временно я занимаюсь военным делом и явился к аппарату. Может быть, найдете возможным переговорить со мною?» – «Я сейчас только окончил разговор с Гучковым, и он мне ни одним словом не обмолвился о своей отставке, указывая, напротив, что все усилия свои посвятит на пользу армии. Очень трудно решать какие бы то ни было вопросы, касающиеся действующей армии, если отсутствует какая бы то ни было ориентировка в эти исключительные дни со стороны правительства. Если вы можете довести до сведения председателя Совета министров, то я прошу быть ориентирован о ходе дел, ибо отдавать распоряжения с завязанными глазами (курсив мой) невозможно»292. – «Час тому назад Некрасов сообщил мне, что Гучков подал в отставку. В Думе его не было, а потому я позволил себе лично прибыть к аппарату, чтобы не задерживать вас. Из Ставки трижды вызывали Родзянко и Гучкова. Если вы говорили с Гучковым после 18 часов, то, возможно, он взял отставку обратно. Передам нашу беседу кн. Львову немедленно»293.

Думается, что на решение Милюкова и Гучкова больше всего повлияла окружавшая обстановка. Становилось ясно, что исторический путь в данном отрезе времени шел не по тем линиям, которые намечались теоретическими выкладками политиков: события рождались «психологией масс», как выразился кн. Львов в дальнейшем разговоре с Алексеевым. Эту психологию масс в революционной столице Родзянко в разговоре с тем же Алексеевым в 10 час. вечера определил словами: «Хотя эти акты (манифесты) не опубликованы, но слух о них прошел и встречен населением с ликованием. Произведен салют с крепости новому правительству в 101 выстрел». В дополнение к словам Родзянко случайный фланер в то время на улицах столицы, толстовец Булгаков, вспоминает, что известие об отречении «Николая» и «Михаила» вызывало восторженное «ура»: «Все были именинниками». В «низах» – на «улице», переходящей в «демократию», общее настроение «против Романовых», – отмечает вновь Гиппиус. На пессимистическую реплику нач. штаба председатель Думы заметил: «Искренне сожалею, что Ваше Высокопревосходительство так грустно и уныло настроены, что тоже не может служить благоприятным фактором для победы, а я вот и все мы здесь настроены бодро и решительно».

Скептики не только уступили всеобщему оптимизму, но и сами им заразились: Милюков на другой день сделался даже самоуверенным, как отмечают современники. Очевидно, он думал, что опытный рулевой сумеет все-таки направить государственный корабль, вопреки революционной стихии, в надлежащее русло. Таким путем ему в первые, по крайней мере, дни все еще рисовался путь, который он отстаивал на Миллионной. Об этом определенно говорит официальная телеграмма 6 марта английского посла в Лондон. Бьюкенен передавал Бальфуру, на основании своего разговора с Милюковым от означенного числа: министр ин. д., выразив «большую удовлетворенность положением дел», полагал, что «окончательным устройством вещей явится избрание нового императора. Единственным кандидатом он считал вел. кн. Михаила. Его Высочество приобрел большую популярность после опубликования своего манифеста».

Таким образом, заря новой России и в представлении лидера думской общественности занималась при ауспициях, скорее благоприятных. Естественно, что Карабчевский, посетивший через несколько дней нового руководителя внешней политикой в качестве председателя «комиссии по расследованию германских зверств», нашел Милюкова в настроении радужном и в себе уверенном: он вновь «и помолодел, и приосанился». И Палеолог записал 4 марта: Милюков в 24 часа от отчаяния перешел к полной уверенности. Милюков отнюдь не был одинок: мы видели, в каких повышенных тонах приветствовал революцию через несколько дней акад. Струве – тот Струве, который находился в