Мартовские дни 1917 года - Сергей Петрович Мельгунов

Выяснилось, что Временное правительство и думский комитет прибудут немедленно после переговоров по телефону, но на сбор потребовалось время, и съезд начался в 9 час. 15 мин. утра. Одними из первых прибыли М.В. Родзянко и кн. Г.Е. Львов: последними приехали А.И. Гучков и В.В. Шульгин. М.В. Родзянко просил через меня вел. кн. М.А. не открывать заседания до приезда этих последних, так как они возвращаются из Ставки с важными сообщениями.

Михаил Александрович вышел к собравшимся лицам около 9 час. 15 мин.; приблизительно в это же время приехали А.И. Гучков и В.В. Шульгин. При приеме вышеуказанных лиц я не присутствовал, но заключительные слова вел. кн. слышал из соседней комнаты: М.А., выслушав речи съехавшихся к нему лиц, объявил, что удаляется в соседнюю комнату для размышления. Член Думы Керенский заявил, что он верит, что такой вопрос, предложенный на решение вел. кн., М. A. решит со своей совестью, без участия посторонних лиц, разве лишь по совещании с супругой. Вел. кн. объявил, что супруги его в Петрограде нет и что он желает вынести ответственное решение по обсуждении вопроса с М.В. Родзянко и кн. Львовым. После этих слов М. А. с указанными лицами удалился в соседнюю комнату и через некоторое время вынес решение, объявленное в акте от 3 марта.

Это было около 1 часу дня.

После сего все присутствовавшие уехали, остались лишь кн. Львов и Шульгин, приглашенные кн. О.П. Путятиной к завтраку. За завтраком были: вел. кн. М.А., кн. О.П. Путятина, кн. Львов, В.В. Шульгин, Н.Н. Джонсон и я.

После завтрака М.А. предложил кн. Львову и Шульгину приступить при моем участии к оформлению происшедшего. Я указал, что при составлении акта необходимо иметь перед собою подлинное отречение Государя и основные законы. Решено было вызвать В.Д. Набокова, у которого находилось подлинное отречение Государя Императора (вероятно, как у управляющего делами Временного правительства), и бар. Нольде, профессора международного права. Первым приехал В.Д. Набоков, представивший М.А. отречение Государя и доложивший проект акта, составленный, по словам Набокова, министром путей сообщения Некрасовым. По приезде бар. Нольде, М. А. приступил, при участии указанных лиц (Львов, Набоков, Нольде), к обсуждению проекта акта. Я удалился. Около 41/2 час. дня М. А. вышел из совещательной комнаты и передал мне для прочтения уже переписанный рукой Набокова акт о временном отказе от принятия верховной власти. По прочтении акта я предполагал высказать свои соображения непосредственно вел. кн. М. А. предложил мне сделать их в его присутствии членам совещания.

Войдя в совещательную комнату, я заметил, кроме вышеупомянутых лиц, М.В. Родзянко и А.Ф. Керенского. Я предложил некоторые изменения в тексте акта, некоторые из которых и были приняты М. А. и членами совещания. После внесенных изменений акт был подписан вел. кн. и вручен кн. Львову.

На следующее утро, в субботу, 4 марта, вел. кн. Михаил Александрович отбыл из Петербурга в Гатчину, в сопровождении Н.Н. Джонсона и встретившегося по пути ген. Я.Д. Юзефовича.

Глава восьмая. Трагедия фронта

I. Армия и переворот

1. «Обманутые» генералы

Председатель Думы, информируя Ставку в 11 час. вечера 3 марта, подвел итоги словами: «Все приходит более или менее в порядок». На фронте пока «благополучно», признавал нач. штаба, но тем не менее ответ его звучал пессимистически: «Главнокомандующие в течение целого дня запрашивали о времени опубликования акта 2 марта, ибо слухи об этом проникли в армию, в ряды войск и населения, порождали недоумение и могли закончиться нежелательными проявлениями. Безотрадно положение Балтийского флота, бунт почти на всех судах, и боевая сила флота, по-видимому, исчезла… Это результат промедления в объяснении чинам флота сути акта 2 марта. По имеющимся сведениям также печально и безнадежно состояние войск петроградского гарнизона… Вот грустная картина с военной точки зрения. Полагаю, что новое правительство должно прийти на помощь армии, призвать к порядку развращенные части… Суровые меры на первое время должны образумить забывших дисциплину». Мы знаем, что «унылой» и «грустной» оценке ген. Алексеева Родзянко противопоставил петербургские настроения – «бодрые» и «решительные». Родзянко сослался на полученную телеграмму о том, что в Балтийском флоте «все бунты ликвидированы, и флот приветствует новое правительство». В ответ Алексеев огласил новую вечернюю телеграмму адм. Непенина: «Бунт почти на всех судах»295. «Вы видите, – продолжал Алексеев, – как быстро разворачиваются события и как приходится быть осторожным в оценке событий… Конечно, я извещу вас о том, как будут встречены войсками действующей армии оба акта. Все начальники от высших до низших приложат все усилия, чтобы армия продолжала быть сильным, могущественным орудием, стоящим на страже интересов своей родины. Что касается моего настроения, то оно истекает из того, что я никогда не позволяю себе вводить в заблуждение тех, на коих лежит в данную минуту ответственность перед родиной. Сказать вам, что все благополучно, что не нужно усиленной работы, – значило бы сказать неправду».

Можно ли из этого пессимизма Алексеева, навеянного создавшейся обстановкой, делать вывод, что он признал вообще ошибочность своего поведения в часы, предшествовавшие отречению Царя?

В таком смысле ген. Лукомским сделано пояснительное примечание к одному из документов, приведенных в его воспоминаниях. Передавая телеграмму 3 марта с запросом мнений главнокомандующих, Алексеев сказал: «Никогда себе не прощу, что, поверив в искренность некоторых людей, послушал их и послал телеграмму главнокомандующим по вопросу об отречении Государя от престола». Аналогично утверждает и комментатор бесед с Рузским, изложенных в «Рус. Летописи»: «Основное мнение Рузского о днях 1—2 марта им формулировано так: Алексеев “сгоряча поверил Родзянко, принял решение посоветовать Государю отречься от престола и увлек к тому остальных главнокомандующих”». Сам же Рузский якобы признавал, что ему надлежало «вооруженной силой подавить бунт», но что в тот момент он «старался избежать кровопролития и междоусобия». Как бы не оценивали сами участники событий своей роли под влиянием последующих неудач, историку приходится по-иному определять патриотические побуждения, которые ими руководили. Не участвовавший