Наполеон - спаситель России - Андрей Буровский

Под Смоленском Барклай сыграл в ту же самую игру, что и под Витебском: навязал Наполеону бои с армией прикрытия, пока основная армия ушла. Барклай был про­тив ненужного, на его взгляд, сражения, но на тот момент в русской армии царило фактическое двуначалие, а Багра­тион рвался в бой.

Багратион поручил генералу Раевскому (15 тыс. сол­дат), в 7-й корпус которого влились остатки дивизии Не­веровского, оборонять Смоленск.

В 6 часов утра 16 августа Наполеон начал штурм города с марша: очень спешил, очень боялся, что русская армия исчезнет. Упорное сражение за Смоленск продолжалось до утра 18 августа, когда Барклай отвел войска из горев­шего города, чтобы избежать большой битвы без особых шансов на победу.

Маршал Ней преследовал отступающую армию. 19 ав­густа в кровопролитном сражении у Валутиной горы рус­ский арьергард задержал маршала, понесшего значитель­ные потери. Наполеон послал генерала Жюно обходным путем зайти в тыл русских, но тот не сумел выполнить за­дачу, уткнувшись в непроходимое болото, и русская армия в полном порядке ушла в сторону Москвы к Дорогобужу.

Сразу после Смоленского сражения Наполеон сделал замаскированное предложение мира царю Александ­ру I. Он попросил захваченного в плен при Валутиной горе генерала Тучкова 3-го написать письмо своему брату, командиру русского 3-го корпуса, где доводилось до све­дения царя желание Наполеона заключить мир. Конечно, Александр I узнал об этом намерении Наполеона, но не ответил.

Один из мифов о 1812 годе: о слабости русской армии. Французы сильнее, потому они и идут вперед. Ударив все­ми силами, можно было и остановить Наполеона. Но за­чем? Риск его победы все же был. Отступая и заманивая, русская армия побеждала практически без риска.

Заманивание Наполеона

Отношения между Багратионом и Барклаем после выхода из Смоленска с каждым днем отступления стано­вились все напряженнее. В этом споре настроения дво­рянства были не на стороне осторожного Барклая.

Барклай-де-Толли стремился к тому, чтобы, «завлекши неприятеля в недра самого Отечества, заставить его це­ною крови приобретать каждый шаг и, истощив силы его с меньшим пролитием своей крови, нанести ему удар реши­тельнейший».

А решительно все — и дворянство, и простонародье, и солдаты и старшие офицеры, не уставали говорить о мед­лительности полководца в военных действиях и о сомни­тельной, с точки зрения обывателя, «отступательной так­тике и завлекательном маневре». Раздавались даже прямые обвинения в измене. Его как человека иноземного проис­хождения в России называли «немцем», вкладывая в это по­нятие все негативное, что накопилось в русском народе к иноземцам. Именно на «немца» Барклая-де-Толли взвалили всю ответственность за отступление русской армии.

Известно, что Барклай-де-Толли очень переживал все это. По мнению многих, после отставки он искал смерти. Но смерть не приходила, хотя в боях совался в самое пек­ло, в боях были убиты почти все его адъютанты и пали пять лошадей под ним самим.

Это уже позже в обществе постепенно начало меняться отношение к полководцу. Не случайно в мастерской скуль­птора Орловского Пушкин, глядя на почти готовые памят­ники великим полководцам Отечественной войны, восклик­нул: «Се зачинатель Барклай, а се завершитель Кутузов».

Тогда было иначе. 18 августа император собрал совет, который рекомендовал ему назначить вместо «нереши­тельного» Барклая главнокомандующим русской армии ге­нерала от инфантерии князя Кутузова.

17 августа Кутузов в Царево-Займище принял армию. В этот день французы вошли в Вязьму. Кутузов продол­жал делать то же, что делал Барклай. Одновременно он дает обещания «вести себя хорошо» и дать генеральное сражение.

— С такими молодцами да отступать?! — говорит он сол­датам на смотру.

Через два дня к нему подступают офицеры:

— Почему отступаем?!

— Хорошее поле для сражения ищем. Пока хорошее поле не попалось. Под Смоленском было хорошее, был бы я там — разбил бы французов.

Но — отступал и отступал. Наверное, я вызову возму­щение многих, если скажу: Бородинское сражение было совершенно лишним и вредным. Ох, как не хотел этого сражения Кутузов! Но когда армия 22 сентября прошла Бородино, в 110 км от Москвы, отступать дальше означало бы сдать Москву. Кутузов не имел ничего против. Русское общество никогда не позволило бы ему этого.

Кутузов просто вынужден был дать генеральное сра­жение, так необходимое и русским, и французам. Если в начале вторжения Наполеон имел троекратное превос­ходство в количестве солдат над противостоящей русской армией, то теперь численности армий были сравнимы -135 тысяч солдат и офицеров при 587 орудиях у Наполео­на против 110-130 тысяч у Кутузова при 640 пушках. По другим данным, пушек было 610.

Кутузов мог бы увеличить численность русской армии еще на 80-100 тысяч человек: ополчение. Проблема в том, что ратникам из центральных губерний не хватило ружей (не случайно же перед войной контрабандой ружья ввози­ли из Австрии). Ратникам раздали пики, сами они рвались в бой. Но тут Кутузов отказался бросать в бой ополченцев с пиками. Постепенно ему это простили, но не сразу. Бар­клаю бы не простили никогда. Кутузову долго поминали, как «непатриотический» поступок, и в конце концов пред­почли забыть: чтобы не получилось — какие-то русские люди хотели воевать с французами, а их не пустили. Все они шли сами! Все они были патриотами!

Бородино... 24-26 августа французы почти беспре­рывно штурмовали укрепленные русские позиции. Отвага отчаяния. Героизм полного отсутствия выбора. Наполеон произнес речь, словно возвращающую армию во времена первых итальянских походов: о Москве, полной еды и цен­ностей. Он обещал отдать город на разграбление.

Русская армия почти не атаковала. Она только вышибала французов с собственных позиций, если они захватывали траншеи русской армии. Единственное исключение — рейд конницы Уварова и Платова по тылам Наполеона. Он вызвал замешательство в стане противника и заставил оттянуть на левый фланг войска, которые штурмовали батарею Раев­ского на Курганной высоте. Но был рейд недолог — с 12 до 14 часов дня.

Страшный был день. Бородинское сражение считает­ся одним из самых кровопролитных сражений 19-го века. По самым скромным оценкам совокупных потерь, каждый час на поле погибало 2500 человек. Некоторые дивизии потеряли до 80% состава. Со стороны французов было сделано 60 тысяч пушечных и почти полтора миллиона ружейных выстрелов[140].

«Трудно себе представить ожесточение обеих сторон в Бородинском сражении, — говорит «История лейбгвардии Московского полка». — Многие из сражавшихся бро­сали свое оружие, сцеплялись друг с другом, раздирали друг другу рты, душили один другого в тесных объятиях и вместе падали мертвыми. Артиллерия скакала по трупам, как по бревенчатой мостовой, втискивая трупы в землю, упитанную кровью. Многие батальоны так перемешались между собой, что в общей свалке нельзя было различить неприятеля от своих. Изувеченные люди и лошади лежа­ли группами, раненые брели к перевязочным пунктам, покуда могли, а выбившись из сил, падали, но не на землю, а на трупы павших раньше. Чугун и железо отказывались служить мщению людей; раскаленные пушки не могли вы­держать действия пороха и лопались с треском, поражая заряжавших их артиллеристов; ядра, с визгом ударяясь о землю, выбрасывали вверх кусты и взрывали поля, как плугом. Пороховые ящики взлетали на воздух. Крики ко­мандиров и вопли отчаяния на десяти разных языках за­глушались пальбой и барабанным боем. Более нежели из тысячи пушек с обеих сторон сверкало пламя и гремел оглушительный гром, от которого дрожала земля на не­сколько верст. Батареи и укрепления переходили из рук в руки. Ужасное зрелище представляло тогда поле битвы. Над левым крылом нашей армии висело густое черное об­лако дыма, смешавшегося с парами крови; оно совершенно затмило свет. Солнце покрылось кровавой пеленой; перед центром пылало Бородино, облитое огнем, а правый фланг был ярко освещен лучами солнца. В одно и то же время взорам представлялись день, вечер и ночь». Ветеран напо­леоновских войн генерал Ж. Рапп выразился с солдатской прямотой: «Мне еще не доводилось видеть такой резни»[141].