Домой до темноты - Чарльз Маклин

Пролетая через три ступеньки, в конце первого пролета она споткнулась и упала. Джелли содрогнулась от ужаса, когда сверху донесся странный звук — будто человек срыгнул и отхаркнул или подавился криком. Она рванула дальше, зная, что, если обернется и увидит Гая, страх ее парализует. На площадке второго этаже она услышала грузное буханье, словно преследователь с легкостью одолевал по целому пролету зараз.

Он нагнал ее на цокольном этаже.

— Моя машина прямо перед входом, — спокойно сказал Гай и взял ее за руку, словно ничего не произошло. — Выходим вместе.

Он даже не запыхался.

Что-то капнуло на плитки пола. Джелли посмотрела вверх. Гай зажал ей рот, придушив рванувшийся крик. Из узкого лестничного колодца капала… нет, уже ручейком текла кровь. Джелли почувствовала, как что-то теплое лизнуло ее пальцы, выглядывавшие из сандалий, и едва не грохнулась в обморок.

— Будь умницей. — Гай крепче ухватил ее плечо. — Ничего не говори и просто садись в машину.

Мобильник зазвонил, когда лифт миновал десятый этаж, одолев половину пути до вестибюля, в котором меня ждали детективы.

— Да? — Я слышал звук мотора и шум встречных машин.

Мужской голос проговорил:

— Скажи ему, мы покатаемся.

— Кто это?

— Скажи, мы прошвырнемся к одному дому, дорогу он знает. Ах, извини, милая, ты же не можешь говорить, когда мой хер у тебя во рту. — Заскрипела клейкая лента, раздался вскрик. — Так лучше?

Я слышал рыдание Джелли.

— Скажи, если он вызовет копов, я тебя убью.

Я знал этот голос. В последний раз я слышал его во Флоренции у грота, где убили Софи, — этот сиплый тягучий голос на прощание сказал: «Не дергайся, Эд».

— Не надо, мне больно… Ох! — вскрикнула Джелли. Потом все смолкло.

Примерно на середине моста Джорджа Вашингтона я сказал таксисту, что передумал: когда переедем на берег Нью-Джерси, пусть развернется и везет обратно в город.

Шофер через зеркало глянул на меня, но ничего не сказал.

По нижнему уровню моста мы направлялись в Гил-манс-Лэндинг, куда, как я думал, Страж повез Джелли. Однако последнюю пару миль меня грызли сомнения. Естественно, я знал дорогу — дорогу он знает, — но тот ли это дом? Может, он имел в виду «Небесное поместье»? Вдруг здесь какой-то подвох? Шины шуршали: плох-хой з-звонок, ош-шибочное реш-шение.

Зазвонил мобильник. Он лежал на сиденье, куда я его только что бросил. Каждые две минуты я набирал Джелли.

Я схватил телефон и нажал кнопку ответа:

— Эд Листер.

Молчание. Где-то фоном наигрывала музыка — похоже, духовые мексиканского оркестра, — но никто не говорил. Я посмотрел на дисплей и увидел значок входящего видеосообщения.

Маленький экран осветился, затем погас, и через секунду появилось изображение неприбранной постели — сбитых простыней и подушек, сгрудившихся в изголовье. Камера медленно поднялась к картине на стене. По описаниям Джелли, я узнал натюрморт с музыкальными инструментами Брака. Это была ее комната, ее квартирка на Тридцать девятой улице.

Изображение застыло. О господи, они еще там! Я угодил в ловушку. Он убьет ее прямо в квартире… если уже не убил. Наверное, это была запись убийства, и Страж хотел, чтобы я все видел.

Я ждал возобновления показа; меня мутило от предчувствия, и я старался подготовить себя к кошмару, который вот-вот увижу. Он меня уже посещал, но теперь я позволил ему стать реальностью. Я вспомнил, как сломя голову рванул из отеля (на пятом этаже я выскочил из лифта и служебной лестницей спустился к боковому выходу, ускользнув от детективов) и долго не мог поймать такси. Сначала я хотел ехать на квартиру Джелли, но передумал. По моим расчетам, Страж опережал меня на пятнадцать — двадцать минут, нельзя было терять ни секунды.

Дисплей телефона вновь ожил.

Картинка сменилась. Вместо натюрморта Брака я увидел Богородицу Гваделупскую, аляповато нарисованную на черном бархате. Другая комната. Я будто получил короткую отсрочку. С первого взгляда я узнал жилье служанки в «Ла-Рошели». Значит, они уже в доме. Камера опустилась ниже, и я понял, что это прямая трансляция. В изножье кровати я увидел скорчившуюся на стуле фигуру, у которой были связаны руки и ноги, а лицо, точно у мумии, замотано серебристой клейкой лентой (виднелись только глаза и ноздри). Кажется, Джелли была в сознании. Слишком поздно, сказал я себе.

Перед объективом что-то мелькнуло, на секунду перекрыв обзор. Затем изображение прояснилось, камера приблизилась к спеленатому лицу, и в квелых глазах Джелли я увидел ужас. Я не знал, на что она смотрит, и видел лишь блестки света в расширенных зрачках. Затем экран померк.

— Сколько ты хочешь? — сказал я в телефон.

— Ты ведь знаешь, дело не в деньгах.

— Можем договориться… любые условия, я сделаю, что угодно.

Страж засмеялся:

— Так и не понял, Эд?

— Только отпусти ее. Я приеду, и ты все расскажешь, но убийство еще одного невинного человека ничем тебе не поможет.

— Мне? Так все решат, что ее убил ты, мать твою за ногу! В том-то и соль. И знаешь, они будут правы. Все, конец разговора.

— Погоди, ты должен кое-что знать… — Но он уже отключился.

В окно я увидел, что мы въезжаем на контрольную площадку перед мостом. Шофер миновал автомат по сбору платы, и я велел ехать прямо на Палисад-Пар-куэй — дескать, я опять передумал.

Глядя на меня в зеркало, таксист сощурился, но я просунул сквозь дырки в пластиковой перегородке две сотенные бумажки.

— Только очень быстро.

— А если права отымут?

Я показал еще две купюры.

В колесной ячейке было жарко и душно. Джелли скорчилась вопросительным знаком и не могла шевельнуться — крышку ячейки придавило запасное колесо, место которого она занимала. В немыслимой тесноте то и дело накатывал панический страх задохнуться. Вдруг соплями забьет ноздри? А если внезапно пойдет носом кровь, что иногда случалось? В детстве она переживала, что у нее слишком большие ноздри. Сейчас хотелось, чтобы они стали размером с Огайо.

В непроглядной тьме подступала дурнота, кружилась голова, и Джелли боялась потерять равновесие, хотя падать было некуда. Чутье подсказывало, что любой ценой нужно остаться в сознании. Она вспоминала стихи, слова песен, анекдоты — что угодно, лишь бы работала голова — и боролась с неодолимым желанием закрыть глаза.

Затем переключилась на музыку. Мысленно проиграла ноктюрн Шопена, который готовила к концерту, а потом унеслась в грезу, где люди разговаривали и спорили музыкальными фразами. Внимание расплывалось. Может, все это сон? В машине что-то произошло… кажется, Гай воткнул в ее руку иглу… Наверное, и это приснилось.