По ту сторону мечты - Юлия Цыпленкова

— Спасибо, — улыбнулась я ей. — Мне нравится.

— Да не оскудеет ваш стол, да не обойдет Тарпык ваши земли любовью, — улыбнулась в ответ Учгей. — И дитя крепкого, как объятья мужа, и ночей жарких, как огонь в очаге.

— Ох, — смутилась я окончательно и покраснела… от удовольствия. — Он еще не просил меня… так… намеками…

— Коль снег утоптал, разыскивая, стало быть, позовет, — уверенно ответила пагчи, и я опять потупилась:

— Ох…

А чуть позже я в окружении малышни и, конечно же, взрослых рисовала на чистом от травы куске земли животных, о которых рассказывала. Моей рукой водила память, и из-под обломанной палки выходили, наверное, лучшие в моей жизни рисунки. Первой, разумеется, самый жуткий зверь моего мира — мышь. Дочки Учгей не преминули рассказать о моей утреннем испуге, и теперь веселились все собравшиеся пагчи. Впрочем, стоит признать, смеялись без злобы и издевательства. Но в какой-то момент я начала улыбаться уже натянуто, уж слишком много было шуток.

Однако стоило перейти к следующим зверям и рассказу о них, как мышь была забыта, как и мой испуг, и дальше осталось только любопытство. На этот экскурс в животный мир моего родного мира ушла почти вся первая половина дня. Пагчи с интересом слушали меня, задавали вопросы, порой ставившие в тупик:

— Если лань станет бить волка копытом в голову, что будет? Лань устанет, или волк сдохнет?

— Э-э… — протянула я. — Думаю, волк сдохнет быстрее.

— А вот если саул будет бить в лоб мгиза, то устанет саул, — важно пояснил дед-пагчи.

— А если саул будет бить рырха? — заинтересовалась я.

— Саул умный, он от рырха убежит, — ответит дед.

— Вот и лань убежит от волка, — улыбнулась я, на том дискуссию о копытах и лбах закончили.

На лошадях я задержалась особо. И рисовала более тщательно, и рассказывала с неожиданным упоением, в какой-то момент поймав себя на мысли, что лошадей я люблю более остальных животных.

— Ашетай, а у тебя была лошадь? — спросили меня, когда я замолчала и залюбовалась нарисованным скакуном.

— Была, — ответила я и вдруг нахмурилась, потерла лоб и менее уверенно произнесла: — Был… конь… жеребец… Ам… Аметист, — почти шепотом закончила я.

— Что говоришь?

— Аметист? — спросила я себя и пробормотала совсем уж непонятное: — Аферист он, ваша милость, как есть — аферист. Боги, — гулко сглотнула я и сжала пальцами виски.

— Что такое, Ашетай? — ко мне подступил Алем, сегодня оставшийся в поселении.

— А? — я подняла на него рассеянный взгляд и выдавила улыбку: — Голова разболелась.

— Сейчас пройдет, — донесся из-за спины чей-то голос.

Прикрыв глаза, я некоторое время постояла в воцарившейся тишине. Значит, у меня был конь, которого звали Аметист, но, похоже, было у него еще одно прозвище — Аферист. И перед внутренним взором встал гнедой жеребец. Однако сколько бы я ни терзала себя попытками вспомнить больше про коня, про его проделки, раз уж его называли аферистом, и про того, кому была сказана эта фраза: Аферист он, ваша милость, как есть — аферист», — дальше этого отрывка не продвинулась. Только боль в висках усилилась настолько, что на глаза выступили слезы. Стало быть, время еще не пришло. И я перестала себя терзать.

— Держи, Ашетай, сейчас пройдет.

Обернувшись, я увидела женщину в зрелых летах, она протягивала мне стакан с настоем. Выдавив улыбку, я приняла снадобье и выпила почти залпом, после прислушалась к послевкусию — оно было мне хорошо знакомо. Мама заваривала ту же траву от головной боли.

— Трава тыбен, — уже с искренней улыбкой сказала я, легко вспомнив название. Боль быстро отступала.

— Тэбин, — кивнула женщина. — Откуда знаешь? Ее не каждый знает, женщины другой отвар делают.

— Я же дочь шаманки, — ответила я. — Мама учила.

В это мгновение я представила, как Ашит одобрительно кивает, слыша мои мысли, и на душе стало тепло и спокойно.

— Шаманам много трав известно, и настои такие делают, о каких я не знаю. Тебя мать и этому учила? — в глазах женщины зажегся алчный огонек.

В этой жадности не было корысти, только жажда знаний, которых у знахарки не имелось. Такая жадность была мне приятна, потому что напоминала меня саму, и потому я не испытала неприязни. Впрочем, и порадовать женщину мне было особо нечем.

— Многому мама не успела научить, но кое-что знаю, — ответила я. — О травах. Какая от чего поможет.

— Расскажешь? — она подалась ко мне.

На миг задумавшись, я пришла к выводу, что травы к тайным знаниям не относятся, да и не посвящала меня шаманка в то, что меня не касалось. Однако меня заинтересовало кое-что.

— У вас нет шамана? — спросила я с любопытством.

— Шаманы из тагайни и живут на священных землях, а к ним только через таган пройти можно. Тагайни нас не пустят, — ответила знахарка. — Сами справляемся. Знания от одного поколения к другому переходят.

— Но у вас живут тагайни, которые могут позвать шамана, — заметила я.

— До шамана далеко, — ответили мне с ноткой заносчивости, и я поняла, что они просто не верят, что кто-то из служителей Белого Духа им откликнется.

Я снова вспомнила мою названную мать и не согласилась с пагчи. Ашит никогда не говорила о других детях Белого Духа с предубеждением, как жители таганов. Рассказывая о мире, она уделила каждому народу равное время, никого не выделив и не принизив. Оно и понятно, она исповедовала заповеди Отца, а в них нет ни слова о том, что в племенах живут люди другого сорта. Да, их история несколько отличалась от тагайни, но не настолько, чтобы назвать их низшим классом. Я бы даже сказала, что об этих своих детях Он позаботился особо.

К примеру, назначил каждому племени своего покровителя — младших духов и своих племянников, потому как матерью их, как всего сущего, была Илсым. Так вот Дурпак был заботливым и добрым духом, он оберегал растения, заботился о них и защищал. За костер, оставленный в лесу, мог покарать неурожаем и голыми пастбищами, если, конечно, разгорелся пожар, и лес был уничтожен. Потому люди боялись гнева Дурпака и взывали к его милости, обязательно с началом лета выставляя на пороге домов миску с сырой землей и миску с водой, чтобы он мог позаботиться о своих подопечных. И у него были зеленые, как трава, глаза, и волосы черные, как напитанная соками земля.

Оттого было странно видеть предубеждение жителей таганов, потому что Дурпаку они свои дары оставляли исправно, и о милости просили тоже. Берегли леса, перегоняли стада с пастбища на пастбище, оставляя часть луга нетронутой, чтобы потом отправить на нее стадо, пока первая половина обрастает. И вдруг такая нелюбовь к пагчи. Хотя…

В Зеленых землях их могли не любить из-за смерти Вазама, все-таки таган Танияра граничил с другим племенем. Ну и еще эта святая вера, что они — любимые дети Белого Духа, к тому же развитие пагчи отставало от тагайни, потому их считали дикарями. В общем-то, такое положение было поправимо, и я тому доказательство. Считая меня пагчи, люди все-таки начали разговаривать со мной, звали в гости, улыбались. Многие стали дружелюбней, а значит, не всё потеряно. Да и Танияр относится к пагчи, как к равным, а он уже авторитет.