Шардик - Ричард Адамс

Во второй половине дня они достигли крутосклонной долины на могучем хребте, тянущемся на восток над лесами, и по ней продолжили своей медленный таинственный путь. В какой-то момент, очнувшись ото сна наяву, в котором боль представлялась роем мух, облепивших тело, Кельдерек увидел прямо перед собой на фоне неба медведя, пристально смотрящего с высокой скалы на Бекланскую равнину далеко внизу. Исполинский зверь неестественно горбился, а когда наконец двинулся с места, весь скособочился и тяжело припадал на одну переднюю лапу. Однако, когда Кельдерек сам взобрался на скалу, Шардик уже переходил через широкий уступ горы внизу, на прежнем расстоянии от своего преследователя.

Спустившись к подножию хребта, Кельдерек оказался на каменистой пустоши, окаймленной вдали густым лесом. Шардика нигде видно не было.

Именно здесь, в меркнущем свете дня, Кельдерека покинули последние силы, как физические, так и умственные. Он попробовал отыскать медвежьи следы, но сначала бестолково ходил кругами, не помня, где уже смотрел, а где нет, а немного погодя и вовсе забыл, что ищет. Наткнувшись на крохотное озерцо, он напился, потом опустил горящие ноги в воду, чтоб охладить, и вскрикнул от острой, жгучей боли. Он нашел узкую тропу, не шире кроличьей, и пополз по ней на четвереньках, бормоча «Возьми мою жизнь, владыка Шардик», хотя значение этих слов никак не мог вспомнить. Когда попытался встать, в глазах у него помутилось и в ушах зашумело — такой шум, будто где-то рядом вода бежит.

Тропинка привела в сухое ущелье, и здесь Кельдерек долго сидел, привалившись спиной к дереву и тупо уставившись на скалу напротив, где когда-то давно молния оставила черный след в виде сломанного копья.

До другого конца ущелья он дополз уже в глубоких сумерках. С полным упадком физических сил (встать и идти Кельдерек не мог) пришло ощущение, будто он превратился в существо, полностью лишенное воли: пассивное, как дерево на ветру или водоросль в потоке воды. Последнее, что он запомнил, — как лежит пластом на земле, дрожа всем телом и судорожно цепляясь за траву в попытке подтянуться еще немного вперед.

Когда Кельдерек проснулся, стояла глубокая ночь, луну заволакивали облака, и вокруг него широко простиралась глухая дикая местность, окутанная мраком. Он сел, закашлялся и тотчас зажал рот, отчасти опасаясь привлечь шумом какого-нибудь хищника, но главным образом испугавшись пустынной ночной тьмы и своего нового, леденящего душу одиночества. Следуя за Шардиком, он боялся только самого Шардика, и ничего больше. Теперь Шардик пропал неведомо куда; и подобно тому как солдаты, потерявшие сурового и требовательного командира, которого все уважали и боялись, хлопотливо суетятся, с показным усердием выполняя разные незначительные или бессмысленные обязанности в тщетных попытках отвлечься от мысли, что они остались без того, кто всегда стоял между ними и врагом, — так же и Кельдерек сейчас старательно растирал замерзшие ноги и кашлял в согнутую руку, словно сосредоточенность на неприятных телесных ощущениях могла помочь отрешиться от зловещей тишины, гнетущей темноты и тревожного впечатления чьего-то грозного присутствия совсем рядом, на периферии зрения.

Внезапно он встрепенулся, затаил дыхание и повернул голову, недоверчиво прислушиваясь. Действительно ли откуда-то издалека донеслись человеческие голоса, или померещилось? Нет, ни звука вокруг. Кельдерек встал и обнаружил, что теперь может идти, пускай каждый шаг дается с болью. Но в какую сторону ему идти и с какой целью? На юг, к Бекле? Или лучше укрыться где-нибудь и дождаться рассвета в надежде снова выследить Шардика?

Потом вдруг Кельдерек опять, буквально на мгновение, услышал далекий шум голосов. Уже в следующий миг вновь воцарилась полная тишина, но оно и понятно: звуки раздавались где-то очень далеко и, вполне возможно, ушей его достиг лишь один, самый громкий выкрик. Насколько он мог судить (если расстояние и общая усталость не искажали восприятия), голосов было много. Может, шум доносится из какой-то деревни, где проводится религиозное празднество или народное гулянье? Нигде окрест Кельдерек не видел ни огонька, как ни всматривался. Он даже не понимал толком, с какой стороны долетели звуки. Однако при мысли о крове, пище и ночлеге среди себе подобных, о безопасности и спасении от страшного одиночества он торопливо зашагал — вернее, заковылял — сначала в одну сторону, потом в другую, потом в третью и так метался, пока не осознал всей глупости своего поведения. Тогда он сел и напряженно прислушался.

Наконец, спустя неопределенное время, шум снова докатился до него и угас, подобно волне, сходящей на нет в густых тростниковых зарослях. Такое впечатление, будто где-то очень далеко вдруг открыли дверь, за которой находилось большое скопление людей, и тотчас же захлопнули. Однако то были звуки не ритуального песнопения и не разгульного праздника, а скорее какого-то массового беспорядка: мятежа или тревожной сумятицы. Само по себе это не имело для него значения: город, охваченный волнением, все равно остается городом. Но откуда здесь взяться городу? Где вообще он находится и может ли рассчитывать, что ему окажут помощь, когда узнают, кто он такой?

Кельдерек осознал, что ощупью двигается в направлении, откуда, как теперь казалось, и доносился шум. Луна, по-прежнему затянутая облаками, давала мало света, но он видел и чувствовал, что идет вниз по отлогому склону, между кустов и валунов, приближаясь то ли к лесу, то ли к противоположному склону, густо чернеющему во мраке.

Плащ зацепился за колючий куст, и Кельдерек повернулся, чтоб отцепиться. В тот же миг где-то в темноте, не далее чем на расстоянии брошенного камня от него, раздался пронзительный крик боли, какой испускает человек, получив тяжелую рану. От неожиданности Кельдерек ненадолго лишился всякого соображения, как если бы рядом с ним ударила молния. Весь дрожа, он застыл на месте и чуть погодя услышал судорожный полувсхлип-полувздох, а потом несколько слов на бекланском, произнесенных сдавленным голосом, который оборвался, как лопнувшая веревка.

— Она даст мне целый кошель золота!

И вновь настала тишина, не нарушаемая ни малейшим шумом борьбы или бегства.

— Кто здесь? — крикнул Кельдерек.

Ни звука в ответ, ни шороха. Человек, кто бы он ни был, либо испустил дух, либо потерял сознание. Кто же напал на него в темноте? Кельдерек стремительно опустился на одно колено, выхватил меч и замер в напряженном ожидании. С трудом сдерживая дыхание и позывы к опорожнению кишечника, он пригнулся ниже, когда луна на мгновение проглянула сквозь облака, а потом вновь скрылась. Страх обессиливал, и Кельдерек понимал, что слишком слаб, чтобы нанести смертельный удар.

Не Шардик ли убил там человека? Но почему не слышно никакого шума? Он посмотрел вверх, на тускло светящуюся облачную гряду, и увидел над ней полосу чистого неба. Как только луна в следующий раз выйдет из-за облаков, надо будет быстро оглядеться кругом и действовать молниеносно.

Внизу, у подножия склона, зашевелились деревья. Порыв ветра, пролетающий между ними, достигнет до него через считаные секунды. Кельдерек ждал. В воздухе по-прежнему не было ни дуновения, однако шорох среди деревьев усилился. Там не листья шуршат и не ветви колышутся, внезапно понял Кельдерек. Между деревьями двигаются люди! Да, вот и голоса слышатся… нет, снова все тихо… но вот опять они раздаются… те самые голоса… теперь уже нет сомнения, голоса человеческие! Причем голоса ортельгийцев — он даже разбирал отдельные слова, — ортельгийцев, приближающихся к нему!